А бабка помeрла ещё зимой, но было недосуг в деревню ехать. Был диссер с его вечной кутерьмой сурового родного Политеха. Но, солью слез полив гранит наук, и, съев его на радость педагогов, поспешно Оля собралась в дорогу, заранее предупредив подруг: мол, так и так, все фесты пропущу, хочу побыть одна, пошить спокойно… Взяла герань, украсить подоконник, фарфоровые статуэтки щук, одежду — поудобней и попроще. Две сумки тканей — разных лоскутков. Терьера с сердцем северных волков со странной для собаки кличкой Хвощик.
Автобус плыл по северным лесам, качаясь на больших волнах ухабов. Старушки рядом, с города нахапав авоськи полные, дремали три часа. И Хвощик спал в клубке, как уроборос, сопя и тёплым ухом шевеля. И пахла одуряюще земля, и постепенно обретала голос: шумела можжевеловая рать, грибы мелькали — столько не собрать! Звенели птицы, словно колокольцы, звучало даже из-за тучи солнце — текло тягучей золотой струной по запаху пшеничной и ржаной.
Приехав к вечеру, Хвоща согнав с коленей, шла Оля в дом — угрюмый, как скала. Деревня опустевшая спала, гляделась в небо стопками поленниц. Герани расселив у старых рам, и щук расставив рядом как попало, сидела Оля, пирожки жевала, шепнув во тьму: «Ни пуха, ни пера!» Кормила Хвощика и гуглила покрой для новых юбок. Затопила печку. Дисплей мигал красивым словом «пэчворк», за окнами пел комариный рой.
Так две недели у друзей прошло. Питалась Оля с помощью соседей. Те всё смеялись: «Тут у нас медведи! Не город тута, даже не село!» Зато исправно слали молоко, муку и сахар, сало да картошку. А Оля шила ночью у окошка — всё шло на удивление легко. Пока однажды, в полночь при луне Хвощ не завыл, и, лая до захлеба, дрожа хвостом от страха и от злобы, увидел что-то прямо на стене.
Текло по бревнышкам (а что, не разглядеть), блестя на Олю яркими глазами. Терьер вдруг смолк, и, сжавшись, разом замер, готовый за хозяйку умереть. Вдруг клякса соскользнула перед псом. И выпрямилась худенькой девчонкой с курносым носом и косою черной. Моргнула Оля: может это сон? «Ты шей, давай, выходит очень ловко!» — по-птичьи наклонив свою головку, девчонка говорит, и смотрит зорко. И вдруг хохочет, заливаясь, звонко.
«Ты к-к-то?» — шитье роняя, смотрит Оля.
«Дух лоскутков, помощник мастериц. Из всех моих братишек и сестриц, мне горше всех пока досталась доля — тут отродясь не шили с лоскута. Твоя-то бабка разве что вязала. Но от меня ей было проку мало, ведь специализация не та…»
А пару лет спустя на фестиваль приехало без счета рукоделов. И Оля там у столика сидела, и ветер её волосы взвивал. Толпился люд, и ахал, и хвалил: «Какие куклы! Надо ж сшить такие! А юбки! Это что? Не лоскутки ли? Из них налим вдали, и корабли!»
…И лебеди — перо к перу на крыльях, верблюды вышитый репей жуют…
«Какое чудо! Эка нынче шьют! Как будто сказки в ткани стали былью!»
И Оля знает — эти чудеса от девочки с тугой косой в толкучке.
Та улыбается и потирает ручки, и у неё не детские глаза.
Автор: Елена Холодова
