Кудашевы оставили как-то Серёжку за прадедом присмотреть. А прадеда – за Серёжкой. Прадеду восемьдесят семь, Серёжке – пять.
Сидели оба на диване. Прадед смотрел телевизор, Серёжка – на прадеда. Авось, убежит.
– Эхэ-хэ… Не сумеют наши играть, чeрти кривoногие, – выругался Семён Егорыч (так прадеда звали). Вырyгался громко. На уши слабый стал. Да и на глаза. По телевизору передача про животных шла.
Серёжка подмял под себя задремавшие ноги. Паренёк он послушный. Ему сказали: «Сиди», – он и сидит, с места не сдвинется.
– Куды мать-то с бабой ушли? – спросил Семён Егорыч.
– На задах, – пискнул мальчик, но вдруг спохватился и прижал ко рту ладошки. Говорить-то с ним никто не разрешал. И сразу вспомнились бабушкины рассказы. Серёжка с прадедом не шибко ладил (тот больно грозный бывает), посему вообразил себя плeнным. – Нитево я тебе не сказу! – решительно прошепелявил он.
– Это ты молодцом, – смешливо прокряхтел старик, потом чуть наклонился и заговорил тише, вроде того, по секрету: – Небось, где бабка сaмoгонку спрятала, тоже не скажешь?
– Не сказу.
– А сам видал?
– Видал.
– И не скажешь?
– Не сказу, – стоял на своём. Он даже подумал: плюнyть что ли в рожу сyпостату эдакому, как в кино показывали?
Разговор стал забавлять Семён Егорыча. Прищуренными, почти невидящими глазами он с хитринкой глядел на правнука.
– Не скажешь, что сaмoгoнка в тамбуре? Али на мосту? Али в подполе?
– Не сказу, сто в подполе, – довольный собой, выпалил тот.
Старик закашлялся от смеха и утёрся марлевой тряпкой.
– Это ты молодцом.
Помолчали.
– Гляжу я на тебя, Сергей, худенькый ты какой-то, сыхалядый. Не кормят тебя?
– Кормят, – обиделся Серёжка.
– Ни дать ни взять, шкилет. Покушать-то не хотишь?
Мамка с бабой часа два как ушли, и Серёжка успел проголодаться.
– Хотю, – признался он.
– А помидор солёный станешь?
– Стану!
– Ну тады слазь в подпол. Достанешь баночку, всё будешь поёдывать.
И мальчик про всё на свете забыл: про материн наказ, про плен, про вражду лютую. Хоть и лет всего ничего, а уже мужик, желудком мыслит. Вскочил с дивана, скатал половик, открыл половицу – да юрк вниз.
Семён Егорыч накренился над проёмом.
– Видать? – крикнул он.
– Не видать.
– Ну дык фонарик возьми. Всё ловшей.
Серёжка вылез за фонариком, нырнул обратно.
– Нашёл?
– Насол.
– На кой мосол? Помидоры ищи!
– Иссю.
Мальчик выволок трёхлитровую банку с розовыми, развалившимися помидорами.
– Лишков, – махнул старик. – Давай другую. Ты на завалинке, рядом с сaмoгoнкой гляди.
Серёжка – назад.
– Нету тут.
– Посвети получше. За бyтылём, – схитрил старик.
– Нету.
– Ну ты отодвинь его, бyтыль-то.
– Да нету!
Старик будто бы рассердился:
– Дай его сюда тады, штоб не мешался!
Серёжка – шмяк ему под ноги четверть, всю в паутине. И Семён Егорыч сразу обратно подобрел.
– Ладно, пожалуй, та банка сгодится…
Сидели за столом. Серёжка ел над тарелкой сочные помидоры, с хлебом в прикуску. Семён Егорыч безо всякой прикуски пил сaмoгонку.
– Вкусно? – повеселев, спросил старик.
– Угу, – промурлыкал мальчик и смахнул с подбородка рассол.
– Угу. Таперича пoкyрить и на рыбалку…
Серёжка глазёнки вытаращил.
– Мамка велела дома сидеть, – сказал он.
Старик решил его поддразнить.
– Ну и сиди себе, а я насиделся досталь. Карасей удить пойду.
Он выпил очередной, принялся крутить пaпироску.
– Чаво быком уставился? – сказал он, послюнявив края бумаги. Сережка и впрямь насупился, раскраснелся, есть бросил. – Удить-то сумеешь?
– Нет, – голос мальчика дрожал от обиды.
Старик хотел было пошутить, но осёкся, вздохнул.
– Правильно, где тебе, бeзoтцовщине, выучиваться… В доме бабы одни да я… Расселся…
Ему вдруг стало нестерпимо стыдно. Стыдно, что относился к правнуку с холодком. Что ругался, буянил, гнал из дома брюхaтyю внучку за позор, который на всю семью навлекла. А нет и не было в ребёнке вины за негодного родителя, без вести умотавшего. Похож, конечно, и носиком, и скулами вострыми, и глазками в ямочках…
Семён Егорыч зaкyрил. Густое, горьковатое облако заполнило кухню. Тишина.
– А вот что! – хлопнул он себя по коленке. – Пoкyрю, и пойдём с тобой на озеро!
Лицо Серёжки просияло.
– Мамка велела дома сидеть, – напомнил он, уже не так твёрдо.
– Ууух, ёксель-моксель! Годки давно рыбу вёдрами таскают, а он всё мамка да мамка!
Червей накопали у соседей через дорогу. Своя навозная куча на задах, там ни в коем разе нельзя показываться. Серёжка рыл вилами. Эдак и сподручнее, да и лопатой он не усилял. Семён Егорыч стоял рядом, опёршись на палочку.
– Лови окаянного, уползёт! – активно подсказывал он. А у самого пред глазами сплошная бурая пелена.
– Не уползёт! – Серёжка хватал червей за хвосты (или за головы, поди их разбери) и вытягивал из комьев навоза.
Наскоро смастерили удочку. Крючок и леску нашли в старых снастях. Леску привязали к прутику. Вместо поплавка – кусочек пенопласта. Грузилом подцепили гайку на восемь. На подкормку зачерпнули полкружки пшёнки.
День был тёплый, безоблачный. Лёгкий ветерок комкал в гармошку поверхность озера и гнал в камыши. Рябь околдовывала Серёжку, и ему казалось, что движется не вода, а берег. А они с прадедом плывут на нём, как на корабле.
– Гляди в оба, – напутствовал старик, – поплавок плясать начнёт – малость обожди. А как потонет – тащи.
Серёжка от волнения всё равно дёргал удочку при каждой поклёвке.
– Поймал? – интересовался старик. Он сидел на самом краю, свесив ноги над водой и уставившись вдаль пустым взглядом.
– Нет, – злился мальчик и тихо приговаривал: – Ловись рыбка больсая и махонькая…
Старик про себя усмехнулся: «Славный он, Серёжка-то. Куда ж ты, чeрт слепой, смотрел пять лет?»
– Накой махонькая? – возразил он. – Ты поболе проси! – и с расстановкой: – По-бо-ле!
– Ловись рыбка больсая! – потребовал Серёжка, даже притопнул.
Тут, ну точно по щучьему велению, поплавок запрыгал, заскакал и поплыл против ряби. Серёжка резко дёрнул. Прутик изогнулся посередь и хрустнул. Над водой, брыкаясь, повис карасик. Руки у мальчика пошли ходуном.
– Тяни, чаво ж ты! – прикрикнул Семён Егорыч, едва различив искрящийся на солнце блеск чешуи.
Серёжка вытянул удочку и швырнул на траву вместе с карасём. А сам замер и беспомощно уставился на прадеда.
– А то рыбу он ловить не смыслит, – проворчал старик, пытаясь скрыть улыбку. – Ну, давай сниму.
Серёжкина мать нашла их только на закате. Семён Егорыча отчихвостила по милую душу. А Серёжке к улову добавила знатного леща.
– Пшёнка-то, ёксель-моксель! – по дороге домой старик вычерпнул из кармана горсть жёлтого бисера. – Про пшёнку-то забыл…
– Больно поздно спохватился, – ворчала внучка. Она вела его под руку.
– Это верно. Поздновато…
Автор: Алексей_Артемьев
