Пляшущие языки огня прорезают ночь. Девчушка завороженно наблюдает за искрами, что, покидая костер, допрыгивают до самых небес.
— Пап, а волки сюда не придут?
— Что ты, Янушка, – матерый лесоруб посмеивается в густую бороду. – Какой же зверь к огню сунется… Бешеный ежели только совсем, но с такими у нас разговор короткий, – мужчина кивает на воткнутый в землю топор. – Не бойся, рядом с папкой тебя никто не тронет.
Янка улыбается и бросает в костер сосновую хвоинку. Руки измазаны сажей, волосы пахнут дымом, а губы фиолетовые от черничного сока. Больше всего на свете она обожает эти дни, проведенные в лесу с отцом. Он не часто берет дочь с собой в дальние рощи, но тем праздничнее и краше каждый поход. Здесь она не прилежная вышивальщица, не девочка-умница, не лучшая мамина помощница. Здесь она купается в лесных озерах, питается черникой, полусырыми грибами да хлебом, взятым из дома, здесь она смеется громко и не стыдясь, не боится порвать о коряги старую юбку, лазает по могучим соснам словно белочка и ведет себя абсолютно по-варварски. Здесь она дикарка.
Папа здесь тоже другой. Дома, бывало, за порванный подол или рассыпавшуюся крупу и прутом отстегает. Здесь же – рукой махнет, мол, черт с тобой, дочка, беги, веселись. Янка не злится и не обижается на такие перемены, она понимает: дом – не леса, дома нужно соблюдать правила. Здесь, в чаще, они оба немного дикари, но если бы не ждал их уютный дом с печкой и мама у окошка – не было бы столько сладости в этой воле.
— Пора бы спать, – говорит отец, задумчиво глядя на звезды, подкидывает дров в огонь и укладывается на подстилку из елового лапника, а Янка, свернувшись клубочком, ложится рядышком. Под могучим отцовским боком тепло и надежно.
Провалившись в сладкую дрему и уже практически уснув, девочка резко распахивает глаза от необъяснимой тревоги. Костер горит, образуя на земле круг желтого света, но Янка смотрит дальше – туда, где свет граничит с тенью, образуя багровый полумрак. И из этого полумрака на нее смотрят два ярко-зеленых глаза. Она хочет разбудить отца, но страх сковывает девочку, и она, затаив дыхание, не отводит взгляда от звериных глаз, пока те не исчезают в лесной тьме.
— Паап! Пап, там кто-то есть в кустах, – только теперь шепчет она.
Отец, ворча, встает. Размахивает горящей головешкой возле зарослей, но там уже, конечно, никого нет.
С того похода Янка успела трижды отпраздновать именины, вытянуться и похорошеть. Мать все реже отпускает ее в лес с отцом, говоря, что негоже почти взрослой девушке заниматься такими глупостями.
— Янушка, тебе замуж скоро, понимаешь? – сетует мама, когда девушка вновь умоляет отпустить на денек. – Мне не жалко, будь моя воля – носись по лесам хоть до старости. Но ртов голодных много – скоро и еще одним Господь наградит. Кормить девицу на выданье мы с отцом вечно не сможем. А кто ж тебя, дикарку такую, возьмет? Я счастья тебе хочу, пойми, Янка. Тебе хозяйственной стать нужно, тогда и муж любить будет.
Понимаешь?
— Понимаю, – Янка послушно опускает глаза и идет в огород.
Старательно вырывает сорняк за сорняком из рыхлой земли. Грубые стебли оставляют мозоли на пальцах, но то боль труда, и она доставляет почти что радость, сладостное удовлетворение.
Сорняк за сорняком. Грядка за грядкой. Девушка трудится самозабвенно, вымещая на сорняках всю свою злость, весь бунт гордой души. Солнце ползет вверх, близится полдень. Янка выпрямляется перевести дух, утирает выступивший пот со лба, и вдруг замирает от непонятно знакомого чувства. Она помнит это оцепенение, такое уже точно было, но где? Когда? Ах да, кажется тогда, в лесу, у костра… В этот же самый момент девушка встречается взглядом со следящими за ней из кустов у плетня зелеными глазами.
Несколько бесконечных мгновений Янка и зверь смотрят друг на друга, пока тот не исчезает в густой листве. В этот раз, при свете дня, девушке удается заметить кончик рыжего хвоста.
***
Полночь. Янка смотрит в потолок, вслушиваясь в мерное дыхание матери и младших детей. Сон не идет.
Если тогда, год назад, ее хоть изредка, но все же отпускали в лес с отцом – сейчас об этом и мечтать не приходится.
— Хватит с тебя дикарства, – тихонько шепчет девушка сама себе. – Хватит.
И спустя пару мгновений заливается безмолвными слезами. А еще через мгновенье выскальзывает из избы в залитый лунным светом двор. Утерев слезы, Янка ложится прямо на влажную траву. Мать отругает за испачканную ночнушку, но это неважно. Янка думает об отце.
Прямо сейчас он где-то там, среди бескрайних лесных массивов, спит на настиле из елового лапника в круге оранжевого света. Хотелось бы знать, скучает ли он по тем временам, когда ей еще позволительно было быть дикаркой? Вспоминает ли хоть иногда их совместные походы?
Мать винить, конечно же, нельзя. Мать хочет для Янки хорошего жениха, мать права – а куда еще ее, Янку, девать? Быть одинокими себе могут позволить разве что знахарки – их всегда прокормит благодарный народ. Но знахарскому делу нужно обучаться смолоду, а кто ж Янку возьмет – у местной целительницы преемница уже есть.
Знакомое ощущение почти не пугает девушку, и она сразу же начинает искать устремленную на нее пару зеленых глаз. В этот раз ночной гость притаился возле калитки, и Янка, сама себе удивляясь, идет навстречу.
Мелькнув рыжим хвостом зверек шмыгает на узкую, заросшую тропку, идущую вдоль реки. Янка, легконогая и босая, идет за ним.
Они крадутся по деревенским окраинам, минуя кособокий трактирчик, чужие избы и огороды. Лисица бежит быстро, будто вот-вот и совсем скроется из виду, однако иногда будто невзначай останавливается и окидывает быстрым взглядом Янку – идет ли та еще, не отстала?
Деревня уже позади. Они идут через поле, и только по шуршанию желтых колосьев впереди девушка понимает, где находится ее рыжая проводница. Коротенькая полоса молодого березняка, и вот уже лес. Ночью в лесу, без костра и oрyжия опасно и, должно быть, страшно – Янка понимает. Но она не боится ни капли. Напротив, ей безумно хорошо, и счастье огненным бутоном расцветает в грyди. Здесь, среди могучих стволов, Янка чувствует себя свободно и дико. Да, здесь она снова дикарка.
Лисица, подождав, пока девушка вдоволь надышится и нарадуется своей свободе, вновь бежит куда-то. Вместе они выходят на поляну, окруженную вековыми соснами. Здесь не был никто из деревни – это Янка понимает по черничным кустам, ломящимся от крупной спелой ягоды.
Янка смеется, громко и безудержно, и начинает плясать. В обтрепавшейся ночнушке она безумно скачет по всей поляне, и лунные лучи танцуют вместе с ней, и еле слышный шепот леса куда сладостнее и веселее любых бубнов и деревенских песен. Лиса радостно подвывает в ритм ее пляске, а пляска все безудержнее и безудержнее. Смех, шум ветра, лисье тявканье, лунные лучи, пение птиц, бешеный ритм босых ног – все это сливается воедино, создавая невероятную, дикую гармонию, шевеля макушки сосен и будоража ночных птиц. И вот, в тот самый момент, когда эта чудная песня достигает своего пика, когда девичье сердце бьется так, что вот-вот выпрыгнет наружу от восторга, Янка подбегает к зеленоглазой лисице и сжимает ее в объятьях, впиваясь пальцами в рыжую шерсть.
Никого тогда не было на поляне, чтобы рассказать, что же произошло в этот миг. Но с тех пор никто уже не видел Янку и Лисицу одномоментно – видели только девочку с диковатым блеском в зеленых глазах, или же лису с удивительно человечным взглядом.
Автор: Анна Еловая
