Осень запаздывала. Дни текли теплые, солнечные, ласковые. Величаво пролетавшие паутинки повисали на зеленой листве фруктовых деревьев, иногда нежно касаясь лица Клима. Эти прикосновения вызывали в нем легкую грусть и упрятанные подальше воспоминания. Вот и сейчас, серебристая невесомая нить запуталась в ресницах, заиграв на свету всеми цветами радуги. Вздохнув, старик тяжело уложил последнюю литую тыкву к собратьям. Делянка, — он упорно продолжал так называть огород, — почти опустела. Остались лишь большие головы поздней капусты и, местами, перекрученная ботва. Очередной урожай собран. Сколько их еще, постылых, на его век осталось?!
Воровато оглядевшись, с натугой растер ноющую поясницу и с тоской посмотрел на лес.
— Что, старый, смотришь в чащобу. Тянет, как волка? – раздалась певучая речь женщины.
Клим обреченно вздохнул, понурил плечи, — ну вот, зрение подводить стало, — и обернулся. За выложенной из камней межой стояла соседка – вдова Матрена. Попался! Женщина, несмотря на будний день, была одета празднично: вышитая синей нитью сорочка, полосатая длинная юбка, безрукавка с орнаментом, башмаки с пряжками. А причудливо повязанный красный платок красиво оттенял распущенные волосы смоляного цвета. Сложив пухлые руки поверх необъятной груди, она нараспев произнесла:
— Сват свинью заколол. Прислал по-родственному щеку и шеи кусок. Сготовить хочу борща, да нажарить убоинки свежей.
Клим прекрасно знал, куда клонит хитрая соседка и помалкивал. Жизнь среди людей научила его сдержанности.
— Кинулась в подпол, а капуста только квашеная осталась. Выручи по-соседски.
Он послушно затопал к рядкам. Следуя ее придирчивым указаниям, выбрал и принес скрипучий нежно-зеленый овощ весом в четверть пуда.
— Уж в долгу не останусь, — словно ненароком коснувшись его мягкой грудью, легко перехватив кочан, проворковала: — Угощу. Мне на порожке, как всегда, оставить, или в гости, наконец, зайдешь?
Клим уже привык к настойчивости Матрены. Все неймется ей окрутить его. Женщина она, конечно, теплая и ласковая, но…
— Я рыбку поудить нынче затеялся, — добавив старческого дребезжания в голос, соврал, с преувеличенным вниманием отряхивая рубаху. — В сени занеси, на лавку. А ну клев пойдет?!
— О-о-о, дурень старый, — погрустнела соседка. — Семь годков прошло, как схоронил свою благоверную, а все скорбь да лед в сердце носишь. Чем Анисья так приворожила, что до сих пор оттаять не можешь. Я же знаю, ты еще крепкий мужик, в окошко майни, когда парился, пару раз заглядывала. И согреть и ублажить по силам, зубы все целы… А уж я-то расстаралась бы… Бобыли мы с тобой. Давай, сойдемся, вместе век коротать? – сбивчиво, с надеждой спросила.
— Мне… червей накопать, — пролепетал, попятившись.
Соседка смотрела на него страдающими глазами, и он решился признаться.
— Прости меня, Матрена. Ты хорошая, добрая, ласковая хозяюшка. Пойми, душа моя тоскует. Чахну. Погубить тебя не хочу.
— Сожгла бы этот лес проклятый, — в сердцах молвила она. — Сколько уже здесь живешь, а своим так и не стал. Одно слово – охотник, дикарь дремучий. На детей глянь! Все дочери мужние, живут в довольстве. Внучат без счету. Сын в воеводы выбился. Чего кобенишься?
— Пойду я, — виновато пробормотал.
— Иди уже, леший, с глаз долой, — всплакнула Матрена. — Поживи в чащобе, может, одумаешься еще, охолонешь. А я подожду, — жалко всхлипнула. — Здесь ты герой, а там… Глаз, поди, уж не соколиный, да и тетиву навряд даже нацепишь. Иди-иди, от счастья за химерой.
Клим, вопреки ее словам, приблизился. Она уткнулась ему в плечо. У него самого на глаза навернулись слезы. Сквозь неверную зыбь даже почудилось, что обнимает свою суженную. Хотел погладить по волосам, но отдернул, словно обжегшись, руку.
— Ты далеко-то не заходи, окаянный, — пробормотала, затихая. — Вон, кости да жилы одни. Слыхал, коробейник сказывал проезжий, в лесу, у Бутылочного Горла видел разведчиков гномов и эльфов?
— Сплетня, — твердо ответил Клим, отстраняясь.
Ушел, не оборачиваясь; и так знал, что Матрена творит охранную молитву.
Войдя в избу, сразу, пока был запал, начал собираться. Вот он, повод! Засветло можно добраться до ночевника – так называл собственноручно построенную небольшую лесную избушку, в которой спал во время длительных отлучек, — а там и до Бутылочного Горла рукой подать. Подрагивая от нетерпения, выложил на топчан теплые порты. Вслед улегся вязанный Анисьей, чуть траченный молью свитер. Поддел пояс из собачьей шерсти. Спина последнее время болела постоянно. Пальцы на ногах часто немели, потому захватил три пары мохнатых с начесом носков. Поколебавшись, выложил смертное белье. Снял с крюка новенький вещевой мешок – подарок сына. На кухоньке, сунув нос в чугунки, отшатнулся от вылетевших мух и, покачав головой, спустился в подпол. Вылез с куском сала и пятью крепкими луковицами. Из подклети вытащил туесок с пшеном, а с печи стащил куль махорки и узелок с сухарями. Все сложил в мешок. Одел другой, короткий кафтан, но остался в прежних ватных штанах. Дорогой сердцу, охотничий нож сунул за голенище сапога. Остановившись посреди горницы, пробормотал:
— Огниво, точило, ложку и котелок не забыть.
В сенях взял силки. Тетиву по старой привычке всегда носил в нагрудном мешочке. Приладил сзади лук. Он все еще не терял надежды согнуть упрямую палку из орешника.
— А где наконечники стрел? — всполошился.
Несмотря на возраст, с памятью у него до сих пор было все в порядке. Железные срезни, к его облегчению, нашлись в сундуке. Ближе к дну. Остальное пространство занимали вещи Анисьи. Чтобы не погубить день, решительно захлопнул крышку. И напоследок с гвоздя в «красном углу» снял вышитый пояс. Его сделала жена.
Поклонился на все четыре стороны, попросил прощения у домового и снял с притолоки подкову.
Во дворе делать было нечего. Пес давно издох, а живность он сам заводить отказался. Из соседней избы доносилось громыхание чугунков и грустный напев: Матрена всегда пела, когда была расстроена. Она умная, догадается, если он сгинет, отдать урожай армейским интендантам.
За внешним спокойствием Клим прятал тревогу. Эльфы и гномы – исконные, вечные враги, — никак не могли быть возле Бутылочного Горла. Да, они объявили очередную войну, но располагались совсем в другом месте. Туда и выдвинулись отряды людей и их союзников — орков. Его сын, собрав по окрестным селениям три сотни добрых вояк, ушел на место сбора еще в начале лета. Враги в этот раз избрали иную, чем всегда, тактику, уклоняясь от решающего сражения. Правда, ходили слухи, что они вроде, поджидают дальний многочисленный гномий клан. Помимо беспокойства была и надежда.
— Вдруг жив еще?
Нетерпение Клима оказалось настолько велико, что он понесся в родной лес как на крыльях. Походка обрела уверенность и четкость, спина распрямилась, руки цепко держали лямки мешка, а лицо расцветила счастливая улыбка.
***
Акар остановил подводу на краю общинного двора, впритык к овинам, и начал выгружать корзины со срезанными шляпками подсолнуха. Собравшиеся в круг оркини, лущившие деревянными лопатками семечки, заметно оживились.
«Это последняя ходка», — напомнил себе.
Самая моложавая и бойкая трудница – Терва, — накинулась на него с упреками:
— Како рогатька денно вештался, улит засонный? Ломоть в небке зырить, — она обвела веселым взглядом товарок, — сходе не хотаца.
До вечера и появления луны было еще далеко, поэтому Акар выпад проигнорировал, продолжая невозмутимо работать.
— Дичок! – с прежним задором выкрикнула. — Чащею миловался одначе, от и споздал. Пострежись, остроухов и коротышей зыркали подле Узкого Зева. Стырят ишшо!
Это обвинение вовсе прозвучало зряшно: другой, далекой от леса, дорогой ехал, а эльфов и гномов в указанной ею местности вообще быть не могло.
— Бырку затыка, долгояза – миролюбиво попросил.
Но Терва уже загорелась.
— Люба коряжка те за щастие. Гля на мя, слепура, — встала и подбоченилась. — Сдобна, трудяста, хозява перва, хучь малятку нянькать, а хучь у люльке обом тесниться. Я жарка матка! На, познай мя?
«Старая песня, — подумал Акар, неуютно поежившись, — только нынче уж больно круто наступает».
Подобные нападки происходили при каждой их встрече. От Тервы муж, разглядев ее норов, через седьмицу после свадьбы сбежал оборонять границу, вот она и взялась обрабатывать его – вдовца, одного из немногих стариков, кто остался в общине. Положа руку на сердце, он и сам был не прочь сойтись, но удерживала от шага единственная причина: она в детстве заблудилась в лесу, и с тех пор испытывала к нему резкую неприязнь. Его, пить дать, будет всеми силами отваживать. Лесник и охотник, он всю жизнь прожил в чащобе, и лишь суровая, голодная зима, случившаяся дюжину лет назад и унесшая жизнь матки, вынудила прибиться с отпрысками к общине. Хоть и прижился, а прозвище «Дичок» носил не без оснований: сбегал под сень деревьев часто и надолго. Три сына и две дочери же, ничего, пустили корни, обзавелись семьями.
Украдкой присмотревшись, Акар увидел в ее глазах особый блеск. Вот в чем причина! Ее век уходил, а потомства не было. Нынче день такой. Усугубляло дело еще то, что она имела право, по уставу общины, на свободный выбор будущего отца. Как же быть? Акар боялся потом разнежиться и сдаться под ее власть: постарел, мерзнет ночами, зубы шатаются, плохо спит и скудно ест. Внезапно ему в голову пришла настолько простая мысль, что он даже удивился.
Повеселев, сказал:
— Горячь люльку. Припхаюсь.
Терва осеклась на полуслове и недоверчиво переспросила:
— Шуткаешь, дичок?
— Не, — отрезал.
Ночью пришел, а наутро, с трудом освободившись из объятий наконец-то заснувшей Тервы, сбежал. Семя она приняла. Почувствовали оба – прорастет. С новорожденным-то утихомирится в свой срок. Больше он не пригодится – отдал последнее. Зачем ей теперь обуза?
На душе было легко, грустно, пусто, и Акар знал единственное средство для поправки самочувствия. Работой он с лихвой отдал долг за приют общине. Дети жили своей жизнью. Не удерживало больше ничего. Заскочив в свою мазанку, сразу бросился в угол. Там давно уже лежала торба со всем необходимым для похода в лес. Он сменил лишь подозрительно пахнущее сало на кусок посвежее. Подумав, прихватил заветную запечатанную воском крынку с крепкой бормотухой.
— Можа взырю яво? – произнес и рассмеялся.
Праща и копье довершили сборы.
Как он ушел, не увидел никто.
***
Забравшись в глухое нехоженое место, Клим и вовсе расшалился, словно отрок, впервые перебравший настоянной медовухи: бегал среди деревьев, с размаху валился, растирая между пальцев траву и нюхая сладкий дурманящий сок. Скинув одежку, блаженно щурясь, омыл себя родниковой студеной водой, прижавшись лбом к дубу, долго стоял, обсыхая. Пожевав коры, хмыкнул:
— Зубы, говорит, крепкие.
Силы возвращались. Появилась пружинистая порывистость, а слух улавливал малейший шорох. Разглядев в двух десятках локтей от себя мелькнувшую любопытную мордочку лисы, весело ее кышнул. Он давно уже вывел нехитрую истину: вернуться в счастливую молодость мешает лишь житейский опыт и память. А ведь собрался посетить до боли знакомые места! Сбросить бы дюжину лет хоть на какое-то время и то ладно.
Думал сначала вырезать палку для ходьбы, но возмущенно отбросил эту идею. Походка стала как прежде — легкой, неслышной, быстрой. Тенью скользил, и только мелькали стволы деревьев, кустов, древних замшелых пней, милых лужаек и печальных буреломов. Все он подмечал, сломанную веточку и примятую траву, разоренный муравейник и свидетельства схватки хищника с жертвой. Читал азбуку следов. Слушал гомон птиц. Страшно проголодавшись, слопал половину припасов, закусывая плодами яблони-дички и ягодами рябины.
Ночевник не смогли разорить ни медведь, ни волки. Выпустив затхлый дух, завалился спать на лавке, накрывшись древним дырявым зипуном. Ночью он сполз, но Климу было все равно. Снилась Анисья. В ту запоздавшую осень тоже летали паутинки, и он впервые ее увидел через радугу на ресницах, полюбив всем сердцем навсегда.
Едва забрезжило утро, стрижом сорвался, молодецки согнул лук, натянул тетиву, разложил вещи, оставив при себе лишь необходимое, и полетел к Бутылочному Горлу. По пути забредя в дикий малинник, уподобился оголодавшему медведю. Нескоро вспомнил о цели вылазки. Солнце уже клонилось, когда добрался до высотки над Бутылочным Горлом.
Название к этому место пристало не нарочно. Под ним простилалась широкая и длинная, в полторы версты, стиснутая заросшими зеленью скалами высотой под сто локтей, долина. Узкий вход в нее подразумевал и выход. Иные пути отсутствовали, отсюда и название. За спиной Клима был овраг, а за ним текла река. К долине тянулся рукав с сонной, поросшей камышом, водой. Местные считали, что в один из весенних разливов, долину затопит. По этой причине плодородные земли пустовали, даже скот пасти опасались.
Так было всегда, и поначалу Клим не поверил глазам. Он взволнованно забрался еще выше, к одинокому дереву, и с превеликим трудом взобрался на него. Теперь вся долина открылась целиком. Почти все пространство под ним кипело жизнью и движением. Несметные отряды вооруженных до зубов эльфов обустраивали лагерь плечом к плечу со своими союзниками – гномами.
— Это же… Так они нашим теперь ударят в спину! – воскликнул он.
— Думно маракуешь, — взволнованно раздалось снизу.
Узнав голос, Клим с трудом удержал ответную улыбку. Жив, курилка! Акар постарел и полностью облысел, сильно исхудал, но взгляд остался как прежде — осмысленным, острым.
Чтобы не уронить достоинства, медленно спустился, убрал распиравшие эмоции с лица и подал ему дрожащую руку. Тот оттолкнул ее и заключил в объятия.
«Выдержало бы сердце», — разволновался Клим.
Орк поманил его пальцем, спускаясь в овраг. Там обнаружилась хижина из свежесрезанных веток, а на костерке в котелке весело булькало густое варево. Потянув носом, Клим унюхал кулеш. Не традиционный орочий халахон. Значит, ждал. От вновь нахлынувших чувств снова защипало в носу.
— Что будем делать? – грубовато спросил, кивнув в сторону Бутылочного Горла.
— Заграду утворим, — буднично, словно обсуждая виды на урожай, сказал орк, — бурну текучку спроворим.
«Хорошая идея», — ревниво отметил Клим, окидывая окрестности новым взглядом.
— А ты разве когда-нибудь плотины строил?
— Не, — беспечно ответил тот.
«Насмехается что ли?!» — подумал.
Пока он дулся и гадал, на расчищенной от травы земле появилась чистая холстина и две лепешки. Снисходительно хмыкнув, Клим достал из вещмешка луковицу и показал кисет. Акар одобрительно кивнул, водрузил кулеш в центре и притащил подозрительную крынку.
«Почему я веду себя подобно мальчишке? — окуная ложку в варево, подумал Клим, — Обижаюсь, нервничаю. Я же ждал и хотел этой встречи с тех пор, как покинул лес. В незапамятные времена мы с Акаром поделили его поровну. Он охотник и лесник, я тоже. Соперничали. Втайне помогали друг другу. Наживали совместный трудный опыт. Кроме него, у меня никого и не осталось. Он из того времени, когда солнце светило ярче, трава росла пышнее и радость доставляли самые простые вещи».
На выдубленном лице орка эмоции проявлялись слабо, но внутри он был счастлив. Близкое присутствие дорогого гостя приводило его в умиление и вызывало несвойственные приступы нежности. Человек похудел, поседел, отрастил внизу лица волосы и стал медлительным, но столько всего прорывалось в нем прежнего. Судьба улыбнулась, дав возможность, напоследок, сделать важное дело и вдоволь приятно пообщаться. Их объединяло столько воспоминаний!
Они имели, хотя бы сегодня, право на беспечность. Чтобы выйти к реке, эльфам и гномам понадобится много времени, почти целый день. От входа в Бутылочное Горло, — или Узкий Зев, как он именовался у орков, — вела единственная тропинка вверх. Она отлично просматривалась и частенько петляла по лишенным растительности местам. Напасть исподтишка было невозможно.
Клим и Акар знали врагов в лицо. В свою бытность хозяевами леса не раз убивали и брезгливо прикапывали лазутчиков, заводили группы разведчиков в топи и ночами вырезали целые отряды. Родных оставляли в неведении. Эка важность. А теперь они настолько постарели, что перестали яростно цепляться за жизнь.
Человек похвастался сыном-воеводой. Орк заявил, что отправил в ополчение всех троих отпрысков, издевательски растопырив неверное число пальцев. Их дочери растили потомство — оба запутались, называя имена, — в мирной местности, и так должно остаться впредь. Чего еще рассуждать? Уничтожить нечисть, коль выпал счастливый случай. Успокоившись и пообвыкнув друг к другу, с чистым сердцем воздали честь бормотухе.
Крынка была лишь ополовинена, а человек уже вовсю лопотал на орочьем. Когда в ней показалось дно, настала очередь орка блистать познаниями языка гостя. В сумерках, на карачках, устроили разведку. Считали костры, но цифры получились чересчур разными. На сносном тарабарском шепотом пели похабные песни и беззастенчиво врали, как им нынче хорошо живется. Курили трубку сообща: Клим едва не сжег штаны, а Акар, растяпа, сыпал махорку мимо.
— Почему раньше не разговаривали по-людски? – отмахнувшись от резонного уточнения, страдал человек. – Соперничали, пыжились… Это я, лешак, причиной тому.
Орк возмущенно брал всю вину на себя.
— Дичок! Дурбэцало! – не прицельно бил себя в грудь.
Выясняли первенство долго и маловразумительно. Рассорившись, обозвали друг дружку «зеленой кочерыжкой» и «беломазиком», после чего чрезвычайно довольные улеглись спать, повалив шалаш.
***
Поутру наскоро распределили фронт работ. Орк согласился заниматься заготовкой бревен для плотины, а человек — чистить дремотный рукав реки. Препятствия обнаружились немедленно.
— Заступа не, — хмуро объявил Акар.
— Топора и пилы тоже, — усугубил масштабы бедствия Клим.
Отстроив заново временное жилище, оттягивая неприятный разговор, пошли снова взглянуть, что творится в стане врагов.
А они все прибывали. Их замысел был прост и страшен. Накопив в долине достаточные силы, быстрым маршем ударить по тылам войск людей и орков, посеять панику, смять сопротивление и поодиночке разгромить. Союзники пока не объединились, планируя это сделать перед решающим сражением. Скорее всего, часть вражьей рати имитировала где-то в другом месте активную деятельность, выстроив большой лагерь, тем самым усыпляя бдительность разведчиков.
— Я не вижу цветов дальнего гномьего клана, — внимательно приглядевшись, поделился увиденным Клим.
— Остроухов семени «Летючий гад» жодного не, — добавил Акар.
Действительно, эльфы со знаком крылатого змея на куртках отсутствовали.
— Они и выступают в роли приманки и дымовой завесы, — озарило человека.
— Думно, — поморщив лоб, согласился орк.
— Сколько у нас времени есть? Седьмица, говоришь. Хм, а ты, верно, прав. Смотри, какая у них неразбериха с тяжелой и легкой конницей. А пехота и вовсе вразброд. Гномы отстают постоянно. Рассогласованность, — по складам произнес тяжелое слово, которое узнал от сына Василия.
Отряды орков и людей тоже страдали подобным.
— Но не мы, — задумчиво проговорил, глянув на Акара. — Что, старик, поможем нашей молодежи?
За инструментом возвращаться обоим оказалось невмоготу. Украсть? У кого?! Подручными средствами ковыряться можно было точно до зимы.
— В моей избе… лесной, — пряча глаза, предложил человек, — остались в схованке две лопаты.
Орк все понял верно. Кстати, как раз искомая пила и топор находились в его прежнем жилище.
— Вот и сговорились, — с облегчением выдохнул Клим.
Переминаясь с ноги на ногу, оба подождали чего-то и разошлись в разные стороны.
«Он понял все с полуслова», — удовлетворенно подумал Акар.
«Хорошо, что мы встретились», — мысленно вторил ему Клим, постепенно убыстряя шаг.
***
Открывшийся сквозь чащу вид жилища орка его поразил, настолько то оказалось маленьким. Вроде все на месте, а словно скукожилось без хозяина, поникло, вросло в землю, усохло.
— Акар не знает, что я у него был три раза, — отодрав накрест прибитые доски от двери, грустно прошептал, с трепетом ступая в дом.
Бродя по скрипучим половицам, вертел головой, узнавая обстановку. Воспоминания накрыли его.
…В то лето зарядили дожди. Охота оскудела, на делянках урожай скрылся под водой. Он ожесточенно рыскал по лесу, ища удачу. Припасов не хватило бы даже до зимы. Ртов-то, — уже жил с Анисьей, и она была на сносях, — прибавилось.
Трое суток месил грязь. Тетива вконец отсырела и пришла в негодность. Измучившись, решился на отчаянный шаг.
Чужой орк поселился в лесу недавно, еще не пересекались их дорожки, вот Клим и надумал глянуть, что у того в закромах, и заодно украсть копье. В скалах он видел диких коз. Стоило лишь прицельно метнуть и, глядишь, отпустит душу страх перед голодом. «Своя рубаха ближе к телу», — бодался с совестью.
Постояв за деревом, быстро понял, что чужака в доме нет. Труба не дымила, а дверь от любопытства всякого зверя подпирал толстый дрын. Каково же было его удивление, когда попав в единственную комнату, увидел на полатях под наваленной кучей шкур орочью самку. Она что-то бормотала, изредка постанывая, а зеленое круглое лицо было покрыто крупными каплями пота. Опешив, решил сбежать, но у порога остановился. Жалость и любопытство не пустили дальше. Чужак наверняка побежал в общину звать знахарку.
Растопить печку и согреть воды – самое малое, что он мог сделать. Перерыв золу, и найдя живой огонек, в чугунке унюхал кашу с мясом. Искушение побороть оказалось нелегко. Вскоре в избе стало тепло. Налив в кружку кипятка, и положив в миску немного еды, снова подошел к больной. Согревшись, та сбросила покрывала, и Клим понял, в чем беда. Оркиня никак не могла опростаться: огромное напряженное пузо, набрякшие груди с крупными сосцами, измазанные зеленым тряпки между ног, судорожные потуги.
«Все как у людей», — дивился, берясь за дело.
Перестелил под ней чистое, обмакнул пот, дал ей глотнуть теплой воды, промыл промеж ног и зашептал что-то ласковое, успокаивающее. Она, в беспамятстве, ухватилась за него, не оторвать. Приобняв, баюкая, принялся водить рукой кругами по пузу, легонько надавливая книзу. Оркиня заговорила внятно, и Клим, вслушавшись, понял ее речь. Язык оказался несложным. Вскоре дело пошло на лад. Хватка ослабла, и он бережно принял зелененького, как молодой липовый листок, первенца. Хлопнув его по попке, выпустил первый крик, перевязал пуповину, омыл, запеленал и приложил к материнской груди. Оркиня начала приходить в себя, и он в испуге бросился вон. Очнулся, лишь очутившись в буреломе, где и нашел намертво застрявшую едва живую косулю. Нет худа без добра.
В следующий раз снарядился тайным гостем по весне. В лесу присмотрел корягу, уж больно похожую на лошадку, обтесал, придавая ясные очертания, и приладил изогнутую доску, чтобы можно было мальцу качаться. Дождавшись, когда все семейство пойдет обрабатывать делянку, проник в дом, оценил изменения, мысленно похвалил удачливого хозяина и поставил игрушку возле зыбки.
А последний раз попал сюда по печальному поводу. Так случилось, что он следующей зимой случайно нашел изломанного и разодранного орка рядом с бездыханным медведем-шатуном. Наложив лубки, вправив кости, промыл раны драгоценной медовухой, а остатки влил ему в рот. Вырубил две тонких сосновых жердины, накидал поверх лапника, уложил страдальца и протащил десять верст. Тот в беспамятстве болтал, а Клим все понимал и отвечал. Дом пустовал — женка с мальцом лучила на реке рыбу. Бережно уложив орка на полати, вышел, заревел медведем, привлекая ее внимание, и бухнул поленом в дверь. Уже ночью притащил медвежью шкуру и лакомые куски, но бросил у порога. И еще долго, из года в год, подбрасывал ему мясо, мед, орехи, гвозди, разглядывая через окошко ладную жизнь орка…
— Ну, это не считается, — покачав лошадку из коряги, улыбнулся и покинул избу, вернув на место запечатывающие дверь доски.
Густые от смальца топор и пила лежали в нише под порожком.
***
Акар невольно закашлялся, увидев в избе Клима знакомый туесок. Собрав паутину и сдув пыль, снял крышку. На дне еще было немного ссохшейся мази.
— Гля, схоронил задля памятки, — сквозь слезы проговорил, окунаясь в воспоминания.
…Осень тогда пришла рано, листья красиво и дружно убирались в багрянец, стояла сушь, чувствовалась благость. Но в одну ночь все переменилось. Задули свирепые ветры, ударили морозы и выпал снег. Наутро снова потеплело и зачавкало под ногами, а с вечера опять завьюжило. Так продолжалось долго.
Акар в трех зипунах, как бочонок, шатался лесом, разбрасывая подкормку всякому зверью. Часто пересекал тропы, по которым ходил человек, но те не хранили его следов. Встревожившись, поспешил к его жилищу.
Он знал куда идти, так как с ним давно уже участвовал в увлекательной игре соперничества и бахвальства, после удачной охоты подбрасывая втихаря вкусные куски друг дружке. Встречаясь же, оба помалкивали, хитро блестя глазами.
Сделав несколько кругов возле избы без признаков жизни, решился войти. Мог бы не таиться – все лежали вповалку хворые: тяжело кашлял хозяин, ему вторила матка, бессильно хрипели две светловолосые малявки. Временами прорывалась внятная речь. Он прислушался и сразу вник. Язык понял сразу. От них шел тяжелый, застойный дух. Застудились с неверной погоды, не убереглись.
По счастливой случайности у Акара при себе имелась мазь собственного изобретения на основе медвежьего жира с букетом разных трав. Он живо взялся за дело. Натер спины и груди людям, отведя глаза лишь пользуя матку. Затем набросал поверх них все теплое, что нашел, широко открыл дверь, гоня хворь и проветривая жилище. Бросив хозяйский взгляд окрест, подхватил ведра, наносил воды, принялся было гоношить халахон, но вовремя одумался, сварив кулеш. Напоследок заточил ножи.
К вечеру хрипы и кашель пошли на убыль. Человек, вскинулся, приходя в себя, и посмотрел на него бессмысленными глазами. Акар дал деру, с перепугу позабыв туесок.
Следующий раз произошел намного позже, причем он изготовился идти именно в гости. Человек хотел продолжателя рода, а получались одни дочери. И вот наконец-то его матка разрешилась отпрыском. Подглядев в окошко и обрадовавшись, Акар решил смастерить для него кроватку.
Сказано-сделано. Закинув ее на плечо, пошел, у дома едва успел спрятаться, увидев Клима с детворой. Он как раз объяснял несмышленышам, почему они уходят в селение к соплеменникам. Оказалось, новорожденный плохо берет грудь, и нужно дать коровьего молока, может, оно подойдет ему лучше. Проводив их глазами, постучал в дверь. Никто не откликнулся. Он заглянул внутрь. Измученная матка спала. Рядом лежал исхудавший, слабо хнычущий отпрыск, а на табурете стояла кружка со сцеженным молоком.
Акар взял его на руки и, заголив тельце, хорошенько осмотрел, легонько трогая пальцами. Ниже горлышка у него нащупывался мягкий желвачок. Чуть надавив, вызвал приступ плача. Теперь ему все стало понятно.
Орк отпил из кружки, прижался ртом к губам новорожденного и с силой впрыснул молоко внутрь. Первая порция вытекла обратно. Он повторял попытки снова и снова, легонько проталкивая комочек ниже. И вот, наконец, тот сглотнул молоко и сразу же, напрягшись, отрыгнул белую вязкую массу. Следующие порции он втягивал в себя с жадностью и нетерпением. Кружка опустела, а младенец еще не насытился. Уложив его к матке под бок, ущипнул за попку и быстро ускользнул. Отпрыск заревел басом, матка спросонок сунула ему в рот грудь, и тот жадно зачмокал губами.
Кроватку он оставил у порога…
Две лопаты нашел, как и было сказано, в пристройке, под рассохшимися от времени корзинами.
***
Вернулись оба перед заходом солнца. Вопросов не задавали. Неловко потоптавшись, пошли к Бутылочному Горлу. На этот раз подсчет вражеских костров сошелся и он ошеломил.
— Оглоушно шумкуют, — задумчиво протянул орк.
— Да, — согласился человек, — лошади ржут, волы обозные ревут, свиньи под ножами мясников визжат, походные кузни звенят, трубы гудят, сержанты глотки дерут. Это ты к тому, что звук одинокого топора не услышат? А мне тошно от другого. Они так смело и беззаботно хозяйничают хоть и не на нежилых, но наших землях. Давно. Даже охранения уже нет. Если бы мы оставались в лесу, все могло повернуться иначе.
В подавленном настроении поев всухомятку, улеглись.
***
Природа, впопыхах создав эту местность, позабыла исправить упущение. В незапамятные времена, всколыхнув землю, она способствовала возникновению широкой и глубокой лощины, продолжившейся оврагом с почти отвесными стенками. Он сужался, идя под уклон, и заканчивался щелью в скале над Бутылочным Горлом. Разбудить сонный рукав реки было несложно: выдергать камыши и прорыть желоб в два локтя длиной. Проделать эти нехитрые действия — и готов отличный накопитель. Но чтобы вода не шла самотеком впустую, требовалась плотина. Единственной преградой выступал гигантский надколотый валун, нависавший над долиной. Вся ударная сила, что хлынет в срок, пойдет насмарку.
Дробить гиганта слишком опасно – враги могут обратить внимание на падающие обломки и услышать грохот. Оттащить – силенок не хватит, больно громоздок. А вот если подкопать, сдвинуть, выдрать с веками насиженного места да плотину в одночасье прорвать? Первый, самый могучий напор воды потянет его за собой, и тогда врагам точно придет каюк.
Такой план предложил Клим. Акар согласился, дополнив лишь маленькой деталью: саму плотину устроить почти впритык к преграде.
— Упереться плечами и ногами толкать? – переспросил. — Чтоб наверняка? Умно.
Еще договорились раз в день делать разведку. Уж слишком враги были беспечны, и так долго продолжаться не могло. Наверняка скоро вышлют лазутчиков.
Работа закипела. Орк без разбору, в охотку, рубил все подряд: дубы, ясени, сосны. Сам определил размеры плотины и подгонял бревна по ранжиру. Ветками и молодой порослью намеревался конопатить щели, но Клим ехидно указал на место, где можно раздобыть глины. Чтобы тот перестал обижаться, подарил свой вещмешок. Сам же, раздевшись, атаковал камыши. Разглядывая многочисленные порезы на пальцах, жалел, что не захватил рукавицы. В ступни тоже кололо. Он быстро выдохся, но дух соперничества оказался сильнее.
«Если начну жаловаться на хвори, — поклялся. — Уважать себя перестану».
Вечером, валясь с ног, сам вызвался кашеварить и, подлизываясь к двужильному Акару, сварил халахон.
Довольный орк вернулся с разведки за полночь.
— Ша навкруг.
Почти весь следующий день, сжав зубы, Клим расчищал заторы, черпал лопатой мусор и вытаскивал на берег черные, скользкие от грязи голые ветки. Между ног уже ощущался слабый ток воды.
— Чо порскнул отсель тады ишшо?
Прикурив, Акар протягивал ему трубку, приглашая отдохнуть. Счистив с себя налипшую дрянь, уселся на бережке, блаженно затянулся, и обстоятельно ответил:
— Люто, голодно было. Девки в сок вошли, боялся – перестоят, маяться, проклинать будут. И благоверная расхворалась. Тут, — потер левую сторону груди, — ножом резало. Ну и сынишку пожалел. Не охотник он, понимаешь? Жили… хорошо, а потом Анисья померла.
Последние слова дались тяжело. Орк сочувственно положил ему руку на плечо, но свою историю не рассказал.
« И так знаю, — немного обиделся Клим, — Увел, спасая, своих в ту же зиму».
Чтобы обсохнуть и согреться, вызвался помочь таскать бревна и к Бутылочному горлу пошел сам. Вернулся быстро.
— Пятеро разведчиков вышли на тропу, — спокойно сообщил. — Здесь будут завтра после полудня. Эльфы.
— Свалим остроухов? – хитро прищурившись, спросил Акар.
— А куда мы денемся! — убежденно ответил.
Грядущая встреча нисколько не повлияла на темп работы. Лишь когда до урочного часа осталось совсем ничего, орк вонзил топор в бревно, собрал несколько подходящих камней размером с кулак, рассмотрел пращу и повертел, разминая руку, копьем. Клим, придирчиво порывшись в горе срубленных веток, выбрал те, что поровнее, обработал и нанизал на них срезни. Сделав три пробных выстрела из лука, удовлетворенно кивнул.
— Пойдем?
Они решили дождаться врагов в кустах, пересекающих тропу. Та как раз делала крюк, отдаляясь от Бутылочного Горла, и вилась между каменных плит.
— Так надежнее, — прошептал, обращаясь к сосредоточенному орку, — а то начнут падать дохлые вниз, еще всех переполошат. Оно нам надо?!
Клим иронизировал не просто так: уже разглядел, что идущие цепочкой эльфы экипированы для глубокой и длительной разведки. Следовательно, хватятся их нескоро.
Боем назвать произошедшее следом было нельзя. Из кустов одновременно вылетел булыжник и стрела: один остроухий схватился за разбитую грудь, второй упал ничком со стрелой в глазу. Оставшиеся в живых оказались слишком ошеломлены и медлительны. Клим молниеносно наложил на тетиву следующий смертоносный заряд и пустил в цель. Акар раскручивал пращу, ожидая очереди. Последнего прикончили сообща: срезень и копье, попав как в мишень, разорвали несчастному грудь точно у сердца. Молча и деловито собрали только свое, побрезговав обыскивать, оттащили трупы подальше и пошли назад.
Настроение у обоих было приподнятое. Есть еще сила и твердость в руках, да и глаза верны!
Поплевав на ладони, Акар взялся за топор, а Клим принялся рыть желоб: течение оказалось слабым и водохранилище заполнится нескоро.
— Прекращай, — не выдержал, увидев, что орк уже примеряется к попирающей небо вековой сосне. — Нарубил с лихвой. Таскай глину, коль некуда силы девать.
Первый ряд плотины решили устроить на высоте в дюжину локтей от дна – ниже шла скальная основа. Пришло время заниматься широкими ступенями: надумали дальше класть бревна подлиннее, на расширение. Почва была тяжелой, каменистой.
— Это хорошо, — выковыривая кусок гранита, подбадривая себя, сипел Клим, — пригодятся.
Акар, не найдя ничего лучшего, для транспортировки природной жирной замазки, использовал вещмешок. Клим возмущенно сплюнул, но промолчал. Сам же подарил!
Седьмой пот сошел еще накануне, и к вечеру он вымотался донельзя: ноги распухли так, что невозможно было стащить сапоги, внутри все жгло, а руки мог поднять лишь до уровня груди. И орк начал заметно сдавать. Его мотало из стороны в сторону, несколько раз ронял ношу, а лицо посерело.
«Дала судьба поблажку, встреча с лесом и другом всколыхнула силы, дух соперничества и общее дело поддержали их, но коварная старость снова взяла верх», — печально подумал Клим, ощутив, как непривычное слово уютно улеглось на сердце.
— Друг, — повторил, смакуя, вслух.
Он по себе знал, что останавливаться теперь нельзя. Ляжешь, расслабишься – больше не встанешь. Под уклон жизни придется бежать. Отсчет к концу непомерным напряженным трудом они уже запустили. Нужно теперь было удостовериться, что решение обоюдное.
— Еда закончилась, — сказал.
Тот посмотрел на него снисходительным и насмешливым взглядом.
«Как я мог сомневаться?!» — обрадованно отругал себя Клим.
Работать стали медленнее и на пару, сберегая силы, прекратив всякое общение. Бревна уложили все, занимались замазыванием щелей. Вода постепенно прибывала, облизывая первый ряд плотины. Кровь из носу, нужен был ливень. Собрав волю в кулак и выбравшись на разведку, Клим расплакался, не разглядев, а лишь услышав, что творится в стане врага.
Ночь, казалось, продлится вечно. Оба едва сомкнули глаза, незаметно растирая кричащие от боли конечности. Разрезав вдоль пояс из собачьей шерсти, половину отдал Акару, но помог тот слабо. Слишком поздно.
— Сколько мы еще протянем? – спросил орка.
Друг промолчал.
Поутру на небосклоне начали собираться тучи, и тут же поднялся ветер, отгоняя их прочь. Акар, расширяя желоб, обреченно выпустил из рук лопату. Все усилия насмарку — вода поступала слишком медленно. Поначалу воспрянув, Клим заскрипел от отчаяния зубами. Неаккуратно замазав очередной шов глиной, заковылял к холму. Одолев вершину, бухнулся на распухшие колени и простер вверх руки.
— Я простой охотник, лесник, следопыт и слишком мало прожил среди людей, чтобы уверовать в каких-либо богов, — закричал, задыхаясь от ветра. — Если вы есть – смилуйтесь! Подарите дождь. Дайте достойно завершить дело и примите плату – мою жизнь!
Долгие речи – это для молодых и здоровых. У Клима не было ни того, ни другого, только страстный душевный порыв, и очень мало времени.
Самая высшая жертва была принята благосклонно. Небо быстро стало черным, от грянувшего раската грома заложило уши, и хлынул могучий ливень. Все в природе смешалось: мелкий сор выписывал хороводы в безумной пляске, ураган гнул деревья до земли, выдергивая с корнями, кусты мячиками исчезали в вышине, плотина стонала и содрогалась. Клима на животе стремительно стащило вниз. По пути стоял валун. Об него и приложился головой.
Придя в себя, поразился, что жив. Ливень хлестал его по щекам наотмашь. Открыв глаза, увидел Акара заносящего руку для очередного удара. От волнения орк перешел на людскую речь:
— Вода уже перехлестывает. Я лишние бревна установил подпорками – плотина гнется. Только рано еще. Каменюка эта, — в сердцах ударил величественный камень кулаком, — не движется. Надо толкать. Вражины в панике бросились спасаться, но закупорили Бутылочное Горло. Самое время.
Протерев глаза, Клим воззрился на него. Он был лишь в белой набедренной повязке с вышитыми рисунками.
— Один решил уйти, — обиделся, нетвердо встал и неверными шажками пошел к своим чудом уцелевшим вещам.
Переодевшись в смертное белье – белую рубаху до колен, поверх надел вышитый Аксиньей пояс. Сапоги пришлось разрезать. Безразлично глянув на искалеченные ноги, двигаясь рывками, привалился спиной к плотине, по которой изнутри кто-то, казалось, бил кувалдой. Вокруг продолжалось светопреставление. Неизвестные боги исправно выполняли свою часть уговора.
— Навались! – скомандовал и укусил ладонь, переживая вспышку боли, пронзившую все измученное дряхлое тело.
Раз, другой, третий. Без толку.
— Враскачку! — крикнул, глянув на орка.
Тот, словно разрисованный вздувшимися по телу жилами, харкал зеленым, и дождь с брызгами не успевали его умывать. Грудину расплющила упавшая подпорка.
— А как, по-вашему, будет «друг»? — спросил, переждав спазм, скрутивший внутренности.
— Друг, — выдохнул орк, растянув губы в болезненной улыбке.
В этот момент валун сдвинулся с места, хрустнул, лопаясь, позвоночник, и плотина под громадным давлением воды начала разваливаться. Клим из последних сил протянул Акару руку и тот крепко в нее вцепился.
— Спасибо за все. Прощай, друг, — успел сказать.
— И тебе. Прощай, — успел услышать.
Автор: Grold
