Лет 7 назад я лежала в больнице.
Со мной в палате лежала бабулька-божий одуванчик. Маленькая, сухонькая, шустрая. Она представилась мне бабой Валей.
Баба Валя любила травить байки из своей бурной молодости.
А ещё, постоянно и с жуткой гордостью, говорила про своих внуков, которых было «ажно восемь штук».
Рассказывала про двух своих мужей. Первого она называла «гуляка», второго и нынешнего «бздун старый».
Темы для разговора не заканчивались никогда. Жизнь у неё длинная, поделиться есть чем. А если вдруг случалась заминка с байками, начинался пересказ первых серий «Кармелиты» (помнила же!) и последних «Обручального кольца».
Своё пребывание в больнице она объясняла коротко и ёмко: «захворала».
В общем баба Валя не давала мне скучать и грустить.
После обеда, баба Валя надевала платок и ложилась подремать. («Зачем платок? Чтоб голова не мёрзла во сне, волосы-то редкие уже.»)
В один из таких «тихих часов» бабы Вали я услышала из-за приоткрытой двери палаты разговор врача и медсестры. Наша палата была рядом с постом, поэтому их тихий голос был отчётливо слышен.
— Ну что, диагноз подтвердился?
— Да. Рак. Там в метастазах всё уже. Надо сказать сегодня.
— Может ей и говорить не стоит, 84 года уже. Плохо станет. Сказать родственникам, а они сами там как-нибудь.
— Сначала я дочери её позвоню, а там посмотрим.
— Жалко. Шустрая ещё бабулька.
Я поняла, что говорят про бабу Валю. Она лежит тут в своём цветастом платочке, спит мирно. Возможно, ей сегодня озвучат её диагноз-приговор… А я его уже знаю…
Она проснётся, будет рассказывать мне, как «бздун старый» нашёл её настойку, которой она больные суставы мажет, выпил её, и ходил хрустел, здоровыми теперь, коленями… А я буду слушать, смотреть на неё и видеть только неоперабельный рак…
— Знаешь, что я терпеть не могу больше всего на свете?
Я вдрогнула. Баба Валя не спала. Лежала с закрытыми глазами и разговаривала со мной. А может сама с собой…
— Я терпеть не могу когда люди, видя что я уже старая, считают меня глухой и из ума выжившей (последние слова она сказала так громко, что бурчание врача и медсестры прекратилось). Ладно, пойду послушаю, про близкий конец.
И вышла из палаты. А я всё думала. Про неоперабельный. И про старость. И про стереотипы.
Она вернулась.
— Плохо дело. Кирдык мне скоро. Помню, в семьдесят шестом…
И начала травить очередную весёлую байку. Увидела, что я грустная. И стараюсь на неё не смотреть. Я её жалела. Не вслух. Про себя.
— Знаешь что, моя милая. Ты вот это вот всё брось! Нельзя меня жалеть. Можно жалеть маленьких детей и брошенных котят. А взрослых людей нельзя жалеть. Если только сами не попросят. Ты поймёшь это когда-нибудь. На чем я там остановилась? Ах да, на Пасху тогда снег пошёл…
Думаю, бабы Вали нет уже давно. Но я почему-то очень хорошо её помню. Вспоминаю часто её слова про жалость. Я их поняла. Терпеть не могу, когда меня жалеют.
А ещё я помню, что в семьдесят шестом на Пасху шёл снег…
Всем добра!!!
