– Под веником поселился мыш! – трагичным тоном заявила бабка с порога. – Нора у него видать там.
– У веника? – не сообразив, в чем дело, уточнил дед, скидывая дрова у печки.
– Старый ты пень, у мыша!
– Все, понял. Нора у веника. Пень у мыша. А кто тут еще старый, это как посмотреть. Нет такого слова «мыш». Мышь – она завсегда она. Стало быть, нора – у нее. То ли дело веник. Он – он.
– Метелка это, а не веник. И вообще, ты мне со своей грамотностью зубы не заговаривай. Мыша надо истреблять!
Вот так. Припечатала и все. А как истреблять? А за что? Ох уж эти крайности…
Дед стянул телогрейку, пристроил у печи валенки, чтобы подсушились. Присел на табурет и взъерошил короткие седые волосы.
– Так говорил я тебе, давай котика заведем. Он никаких мышей до дома не допустит. Вон, у Ильинишны, какой мышелов, а…
– Знаю я этих котиков-обормотиков. Дармоедов-проглотов. Хуже тебя. Еще и когтями своими: куц-куц! Ух, негодники.
– А так – тебе мышь будет «куц-куц» и дармоедить-проглотить.
– Не будет, ежели ее истребить.
– Так кот бы и истребил.
– Ишь, кот. А ты мне на что? Почитай, за пять лет хоть одну-то проблему реши! Изведи мыша!
Дед только тяжко вздохнул. Мышь он еще не видел даже, и уж что делать с ней – совсем не представлял. Мышеловок в доме не было. Руками что ли ловить грызуна? Решив, что утро вечера мудренее, Михаил Федорыч начал растапливать печь.
В окно уже заглянула луна, а старуха не успокаивалась. Возмущенный монолог прервался только на ужин. Но – ненадолго.
Бабка жаловалась на давление и требовала попеременно то скорую, то нотариуса, то священника. Периодически так же вспоминала про мыша и утверждала, что тот вместе с дедом и сведет ее в могилу. Ежели не истребить. Мыша, конечно.
Дед угрюмо помалкивал и не лез под горячую руку. Давление у бабки Ульяны и правда, было высоковато. Как назло, нужные таблетки подошли к концу, но никто о них не вспомнил, пока не понадобились.
– Ты куда это собрался? – поинтересовалась старушка, приподнявшись с дивана и зорко оглядывая муженька, натягивающего валенки.
– К Ильинишне схожу, за лизиноприлом твоим. Она ж его тоже пьет, месяц назад сама у нас просила. Глядишь – по-соседски поделится в этот раз.
– Нет бы, как я просила, истребить поганца-вредителя али позвонить на скорую…
– Да нешто тебя этот мыш в качестве боевого трофея порадует так, что здоровье выправится? То ли дело раньше, зверя пушного любимой принести, а то и мамо́нта, говорят, в древности брали… Эхе-хе. А ты какого-то грызуна мелкого хочешь. А скорая наша, сама знаешь, к утру только и доедет. И то не факт.
Бабка только рукой махнула и запричитала опять.
Окна избушек слабо освещали улицу желтым светом. Поскрипывая калошами валенок по снегу, дед извилистой тропкой добрался до соседей.
– Ты заходи, – выслушав просьбу Михаила Федорыча, пригласила его в дом Ильинишна. – Оставь одежду да, вон, присядь за стол. Я пока аптечку переберу да найду нужное – взопреешь весь. Только лизоноприла у меня и самой немного, но как Григорьевне-то не помочь. Погоди чуток.
Пришлось разуться и оставить обувь в сенях. Прождав минут пятнадцать, перекинувшись парой слов с хозяином дома и действительно угревшись от жара хорошо протопленной печи, Михаил Федорыч чуть было уж не начал задремывать. Но, наконец, хозяйка с радостным воркованием вручила ему пару с трудом найденных таблеток от давления.
Ильинишна накинула платок и вышла в сени проводить соседа. Валенки, оставленные у входа, почему-то лежали на боку. Федорыч приподнял их, и ему показалось, что один тяжелее другого. Странно. Тут из горловины того, что весил больше, что-то пискнуло. Потом зацарапалось, завозилось. И на свет божий показался серый, в цвет самого валенка комок.
– Ишь ты, – восхитился дед. – А я-то по неразумию думал, что котята от кошки нарождаются. А тут – из валенка. Ильинишна, эдот вот обормот – твой?
– Какой еще обормот? – всполошилась соседка. – Так, ты шо, котенка мне с собой приволок? А ну-ка, брысь, брысь! – фыркнула соседка. Дед так не сразу понял: то она ему, али котенку, все-таки? – Нечего тут ему шастать.
– Ну, нельзя же его на улицу…
– Как это, на улицу? Я те говорю, раз сам приволок, сам и забирай! Мне своих прокормить бы! Троих вон Мрыся притащила. Куда их пристраивать?
– Дык, ты глянь, разве не твой эдот то? Не было у меня котенка…
– Не-не-не, мои мелкие еще, мамку сосут, да слепые еще. А этот, вон какой большенький уже. Точно – ты его приволок!
– Так откуда ж я его бы взял то?!
– А кто ж тя знает. В твоем валенке кошак был? Знать твой.
«Ладно, – подумал дед, – видать судьба. Надо брать охламона. Глядишь, и с мышью разберется».
Вслух же заметил:
– Нет, ну точно не знал я, что из валенок котята появляются. Валенков котенок.
Серый комок пискнул, будто бы утвердительно.
– Да-да, вот Пимой* и будешь.
Дорога домой много времени не заняла.
– Вот, Уля, глянь, – дед бережно поставил котенка на пол. – Это Пима. Он тебя от мыша и избавит. А это, – полез Федорыч во внутренний карман куртки, – лекарство тебе. Ильинишна токма две таблетки дала, так что завтра надо бы в аптеку выбраться, если рейсовый в снегу не застрянет опять.
Забыв о давлении, Ульяна поднялась с дивана, на котором по ее же словам готовилась к смерти. Грозно глянула, сначала на подкинутый пушистый комок, а потом – на самого подкинувшего.
Дед был привычный, поэтому суровый взгляд жены проигнорировал. Котенок же не был столь закален, а потому, тихонечко пискнув, забился под веник. Возможно, пытаясь забраться к мышу в нору, подальше от бабкиного взгляда.
– Вы тут пообвыкнитесь, – улыбнулся Федорыч, – а я скоро вернусь.
– Куда это ты намылился?! Опять по соседкам шкондыбарить? А этого нахала на меня скинул, значит?!
«Нахал» беспокойно завозился в углу, как чувствуя, что речь про него.
– Да покурить я, – буркнул дед. – Мигом обернусь.
На улице еще больше подморозило. Звезды виднелись ярко. Хотя барометр уверенно склонял стрелку влево – к перемене погоды на облачную.
– Деда Миша, – тихонько, окликнул кто-то Федорыча. Голосок был тонким. Детским.
– Ванюша, ты что ли? – пригляделся дед к фигурке у самого забора. – Ты чего это так поздно и не дома то? Хорошо ль у тебя все?
– Деда Миша… Я, по важному делу пришел. Это… это я вам котенка подкинул. То есть, я не вам хотел, а бабушке своей. Мы послезавтра уезжаем, мама говорит котенка в город не возьмет. А Мышонок к нам неделю как придомился. Я думал, или уговорю маму, или устрою его… – сбивчиво и на одном дыхании проговорил мальчик.
– Эка ситуевина, однако…
– А домосдатчица не разрешает с котом жи-и-ить, – со всхлипом закончил Ваня. Зашмыгал носом, и попытался продолжить, уже ровно. – Но Мышонку нельзя на улицу, сейчас зима же… У нас в деревне в доме – кормить некому его будет. Вот я и принес его бабе Сане, она ж не выбросит, она добрая. Только не сказал ей ничего. А он к вам залез, в валенок. Ух, бабушка и ругалась, когда узнала, что это я. Сказала идти к вам и разбираться самому, как мужчине.
– Ладно, помогу, как мужчина мужчине. Пристроим твоего котенка. Или себе возьму все ж таки, коли свою старуху уговорю. А нет – придумаем что-нибудь… Иди домой, спи уж. Лады? Или проводить тебя лучше?
– Спасибо, деда Миш! Не, я к бабушке сначала, она ж рядом тут, если что и проводит.
– Доложить о результатах переговоров? – улыбнулся дед. – Ну, беги уж.
Проводив мальчишку взглядом, до самых светящихся в темноте окон дома Ильинишны, дед заторопился к себе. Задержался он, а обещал ведь мигом. Как то там Ульяна с двумя теперь уже зверьми?
Вернулся. С порога заглянул в комнату. Там, на кровати, мирно посапывая, спала бабка. На бабке, мирно посапывая, спал, свернувшись крохотным клубком, котенок.
Дед улыбнулся и спокойно уже стянул валенки и телогрейку. Тихо-тихо, стараясь не скрипеть половицами, зашел в комнату. Котенок, все же услышал, но не шевельнулся, а лишь замурчал. Федорыч огляделся, не зажигая света. Таблетки, позаимствованные у соседки – лежали нетронутыми на столе.
Дед глянул на тонометр. Надел очки, ткнул в мелкую кнопку, как учили внуки. Высветилась последняя надпись: сверху «130», ниже, в столбик «90». И время – 22:12. Сегодня, ага.
Что ж, теперь можно было и самому идти спокойно спать.
На улице с самого утра мела метель. Солнце едва пробивалось сквозь полог непогоды. Трещала поленьями чуть подтапливаемая печь. Дед читал газету, подслеповато прищуриваясь. Бабка прихлебывала чай и слушала, как шумит за окном ветер.
– Ты глянь, глянь! – тихонько поманила она пальцем своего Михаил Федорыча.
Мышь выползла из своего угла и тихонько лакала из кошачьего блюдца молоко. Котенок, казалось, не возражал, пристроившись к миске с другой стороны.
– А ты говорил: мышелов, мышелов! – прошептала возмущенно бабка. – Вот тебе и мышелов. Валенок какой-то…
Дед вздохнул, почесав затылок, потянулся было за сигаретой. Глянул в окно – передумал.
– Да, как котенка назовешь, так он и поплывет… Братец мыши он, оказывается. А может и валенок… Придется мышеловку видать купить. Как ты там говорила? «Истребить мыша»?
– В выходные Лешка приедут с Маринкой. Обещали какую-то «безопасную мышеловку» привезти. Они ж у нас эти… гуманитаристы. Животных жалеют. Подождем.
– Пиму-то может им и пристроим? Мышинистам-котанистам этим. А то гуманисты, это вроде про любовь к людям, как я слыхал.
– Чей-то ты моего, – особенно напирая на последнее слово, возмутилась бабка, – кота пристраивать решил?!
– Хорошо, кота, значит, оставляем, – улыбнулся дед. – И мыша до выходных – тоже.
– Не мыша, а мышь! – строго поправила старушка. – Грамотно говорить надо.
На теплой кухне они так и сидели теперь вчетвером. Бабка и дед – за столом, котенок у блюдца, а мышь у метелки.
*Пимы – обувь коренных народов Крайнего Севера, со временем в Сибирских селах так стали называть валенки.
Автор: Елисавета Челышева
