Мальчишка родился худющий — одни глаза. Уж пятый годок, а ни полсловца не сказал. Отец вздыхает: «Неси его, мати, в лес. Отмаемся все, коль зверь недоумка съест!»
Но ведь даже кошке жалко свое дите. Мать билась над сыном, варила ему питье. Заговаривали знахарки на все лады: пели, плевали в удушливо-едкий дым. Трижды перепекали его в печи тайно от тятьки, обряд утаив в ночи. Пращурам на Степашку, видать, плевать, раз парень не хочет среди людей оживать.
Сам же отец в лес его и отнес. Видят боги, оставил бы, коли б толковым рос. Но ведь с этого ни полушки, а все корми. Да и совестно за такого перед людьми… Так остался Степашка один, словно перст, в лесу. Поглядел на рыжую, словно огонь, лису. Та к нему вышла, вывела всех лисят. Он бы погладил, но чуял — никак нельзя. Вышел к нему большой рогатый олень. От рогов резная текла голубая тень. Тень ластилась прямо к мальчишеским лапоткам и, будто живая, свернулась клубком в руках. Выходил к Степашке огромный, как дом, медведь. Не иначе, на человечишку посмотреть. Посмотрел, пофыркал, в ближний малинник свел. Выходил к Степашке и серый матерый волк.
Выходила куница и парочка росомах. Даже рысь приходила бесшумная, как зима. Слетались птицы — от соек до грозных сов. Говорят, они служат духам да сеют сон. Но Степашка не испугался там никого. Он впервые понял — в этом лесу он свой. Он понимал язык дерева и куста, шорохи мыши и трескотню клеста. Чувствовал всякое семечко под землей: тут медуница проклюнулась, рядом лен. А чуть поодаль стрелу растит черемша, и шелково расползаются семь ужат… Кому чем сумел, Степашка тому помог. Не таил обиды и не хотел домой.
Минули годы. А годы — они как сны — перетекают из осени до весны, от зимы до лета катятся, что ручьи. Вроде твои, а глянешь, так и ничьи. В деревнях окрестных нынче гудит молва – лес, мол, к людям шибко залютовал. Что ни выйдет охотник, так чаще придет пустой. Нечего с промысла выставить и на стол. Баба по клюкву с туесом что ни идет, так хорошо если встретит хоть горсть на рот. А в туес совсем и нечего положить. Тяжко стало тут деревенским от леса жить.
Сказывают, избушка есть в березняке. Видно, что обжита, да не знамо кем. Вот собрались мужики, да пошли туда – хуже, чем голод, уж точно не ждет беда.
Тын-то высок да из струганных все досОк. Шли мужики, чтоб короче, наискосок. Стучат, да никто не зовет в одинокий дом. От ужаса у мужиков стоит в горле ком – ни глотнуть, ни вздохнуть, ни даже воззвать к богам. Вдруг дверь растворила чья-то во тьме рука. И вышел парень – больно плечами дюж. Могучий, ладный, с лица распригожий муж. Человек человеком – пояс, лапти, порты. Стоят мужики, раззявив на чудо рты.
«Ты чей же будешь? — спрашивает один, — По отцу из наших чей-то, поди-ка, сын?» Тот усмехается — глаза зеленей травы. И веет на пришлецов от него не живым, а чем-то навьим, чужим, чащобным и злым, ветреным, горьким, как полная горсть золы…
«Бывал Степаном, пока не пришел в леса, — и светятся, будто у рыси, его глаза. — Теперь же я леший, отколот от всех родов. Живу тут от холодов и до холодов».
Попятился первым Степашкин отец седой: «Сын, окажи нам честь, возвращайся в дом! С матерью радость на старость ты будешь нам. Знаю, в том, что один ты, моя вина…»
Тот смотрит так, как лишь звери могут смотреть. Против людей огромный встает медведь.
Автор: Елена Холодова
