Вера Ивановна с Димкой приехали от бабушки из деревни домой вечером. В городе от нагретого жарким августовским солнцем асфальта и бетона было душно. Вера открыла окна квартиры.
— Надо хоть немного освежить, а то ночью совсем дышать будет нечем. А ты,— сказала она сыну,— сейчас искупаешься в ванне. А то на тебе три слоя грязи. Сразу, боюсь, не отмоешь. Вот как, Димочка, в гостях-то, не то что дома у мамы. Ну, да теперь ты туда уж не поедешь. Погостил один раз и хватит.
— Как не поеду? — упавшим голосом спросил Димка. Он смотрел на мать широко открытыми глазами удивленно и растерянно.
— А так, не поедешь, и все,— отрезала мать.— Тебе что там, понравилось в вонючем мышами сарае валяться да по жаре на огороде торчать?
— Мама, ты же сама сказала Федьке — до будущего лета,— все так же растерянно смотрел Димка на мать.
— Ничего, Димочка, с Федькой не случится, обойдется и без тебя,-усмехнулась мать и велела ему идти в ванну.
— Значит, ты Федьку обманула? — вдруг спросил Димка.
— Не обманула, а просто пообещала, чтобы его успокоить. Да и до будущего лета далеко, и не стоит об этом думать. Тебе надо сейчас подготовиться к занятиям в школе, а не забивать себе голову разными пустяками,— еле сдерживая раздражение, сказала Вера Ивановна.
— Ты же сама говорила: врать нехорошо. И учительница тоже никого не велела обманывать,— не унимался Димка.
Вера Ивановна нежно улыбнулась, обняла сына и, прижимая его к себе, сказала:
— Димочка, милый, вот доживем с тобой до будущего лета и тогда решим. Если тебе захочется к бабушке, ты и поедешь.
Но Димка недоверчиво взглянул на мать и молча пошел в ванну. В ее голосе ему снова почудилась неправда. Он закрылся в ванне и, тихо всхлипывая, плакал. И когда Вера Ивановна постучала, велев ему открыть дверь, и хотела помочь помыться, Димка сухо ответил:
— Не надо, я сам.
Вера Ивановна разговору с сыном не придала особого значения. Конечно, думала она, не стоило бы говорить, что больше не пущу его к бабке, ну, да ничего такого не случилось. Пройдет время, и он обо всем забудет. И то, что Димка сейчас не открыл дверь, Вера Ивановна объяснила по-своему.
— Взрослеет, стал стесняться,— улыбнувшись, прошептала она и отошла от двери.
Когда пришел домой Димкин отец Михаил Дмитриевич, Димка еще был в ванне.
— Ну, как доехали? — спросил он.
— Хорошо — ответила Вера Ивановна и, подойдя к ванне, позвала: —Дима, ты скоро там? А то отцу надо помыться.
Михаил Дмитриевич, увидев сына, засмеялся.
— Эх ты, какой здоровый стал! Настоящий мужик. Дома ты, брат, хуже выглядел, уж очень вид у тебя был рыхлый и вялый. А сейчас прямо любо поглядеть. Вот что значит у бабушки-то на свежем воздухе. Ну, рассказывай, чем там занимался, как жил, где спал. Бабке-то помогал по хозяйству?
Димка хотел рассказать отцу, что делал и как жил на хуторе, как хорошо ему было с бабушкой Аришей и Федькой, но мать, не дожидаясь, что он скажет, проговорила:
— Он не столько бабке, сколько соседям помогал. С утра до вечера с соседским мальчишкой пропадал.
— С каким мальчишкой? — переспросил Михаил Дмитриевич.
— С каким-то Федькой,— вместо Димки ответила Вера Ивановна.
— A-а, с Федькой,— улыбнулся Михаил Дмитриевич.— Знаю, знаю. Что ж, Федька парнишка толковый.
Услышав столь добрый отзыв о друге, Димка оживился, повеселел и даже рассказал отцу о своем обещании послать Федьке книжки.
На другой день Димка, оставшись один дома, стал искать в шкафу книги, которые хотел отослать Федьке. Рассеянно перелистывая страницы, он в двух книгах обнаружил деньги. «Опять, наверно, мама заложила их сюда и забыла», — подумал Димка и, закрыв книги, поставил их в том же порядке в шкаф.
Отправив посылку Федьке, он вернулся домой.
Вспомнив, что отец велел ему сегодня прочитать развернул книгу, но она с первых же страниц была непонятной и потому показалась скучной. Димка бросил чтение.
Он невольно стал думать о Федьке, о бабушке Арише, и его неудержимо потянуло к ним на хутор. Ах, что бы он теперь только ни сделал, если бы мог опять очутиться на хуторе!
Он было даже подумал тайком уйти из дома и уехать к бабушке, но тут же понял, что это невозможно, и ему стало так грустно и обидно, что слезы сами по себе появились у него на глазах. Скорей бы уж вырасти, что ли.
Михаил Дмитриевич пришел домой поздно, и Димка, хоть и лежал уже в постели, но еще не спал.
Вера Ивановна спросила:
— Есть будешь?
— Не хочу, — отказался Михаил Дмитриевич. — Разве что стакан чаю.
Вера Ивановна стала собирать на стол, а он, увидев книгу на столе раздраженно сказал:
— Черт знает что! Опять читает не то, что я велел.
— А я говорила с его литераторшей, и та сказала, что твое ему читать еще рано.
— Много она понимает, твоя литераторша. Я лучше знаю, что ему надо читать. Он должен делать то, что я требую, — проговорил Михаил Дмитриевич тоном, не терпящим прекословия. — В конце концов, я отец и не останусь равнодушным к тому, каким растет мой сын.
Вера Ивановна долгим насмешливым взглядом смерила мужа.
— Ты забыл одну мелочь, Михаил, кроме тебя, у Димки еще есть мать. И он будет делать и учить то, что надо в школе. А твои эксперименты мы отложим до лучших дней.
Михаил Дмитриевич резко вскочил с кресла, лицо его перекосилось, и он, зло глядя на жену, бросил:
— Ты сама ни черта не знаешь, сама дура дурой, госпожа Простакова с высшим образованием и из сына делаешь недоросля. Ну и черт с вами! Я, кажется, плюну на вас и уйду.
— Что ж, плюнь. Тем более у тебя есть, к кому идти, — все так же насмешливо сказала Вера Ивановна.
— А тебе только и нужны мои деньги, но не я, — все более распаляясь уже кричал Михаил Дмитриевич. — Тебе нужны мои деньги, а мои знания ты сама не восприняла и не хочешь, чтоб я передал их сыну.
— Какие знания? — тоже теряя самообладание, громко и резко спрашивала Вера Ивановна. — Какими знаниями ты кичишься? Школу закончил тоже не медалистом и в институте учился на тройки. А вот когда ты серьезно заболел, я ни на что не посмотрела, стала твоей женой и работала на полторы ставки, чтоб только спасти тебя. И потом, когда родился Димка, ты почти по году лежал в больницах да в санаториях, а я по два и по три раза в месяц возила тебе за сто километров самые лучшие продукты и растила сына. А теперь, когда, ты стал здоров, я и дура, и Простакова, и такая-сякая. Эх ты, эгоист бессовестный!
— Я думал жить для Димитрия, все отдать ему, а ты настолько глупа, что не можешь этого понять, и настраиваешь его против того, чего от него хочу я.
— Как же я могу настраивать ребенка против тебя, когда он и без меня чувствует, что ты его ненавидишь. Ведь он только и слышит от тебя — болван, бездарный, дурак…
Димка лежал в соседней комнате и все слышал. И каждый раз, когда после таких ссор на другой день отец и мать, придя с работы, могли мирно разговаривать, шутить и даже весело смеяться, особенно когда приходили гости.
Димка сперва не понимал и думал, что они ссорились не взаправду, а просто так, да и не ссорились, а скорее всего из-за чего-нибудь спорили. Но теперь он понимал и уже не по-детски стал оценивать слова и поступки отца и матери, и от этой ругани на душе было горько и пусто.
Сам еще не отдавая отчета, как бы бессознательно, он отдалялся от них, становился скрытным, неискренним и грубым. И только с одноклассником Юркой, с которым дружил с первого класса, был откровенен и рассказывал ему все.
— Дим, ты чего такой скучный? — спрашивал у него Юрка, когда тот приходил к нему.
— Так, — отвечал Димка, опустив глаза.
— Что, опять ругались?
— Угу.
— А чего они все время ругаются? — простодушно недоумевал Юрка.
— Да все я виноват, — отвечал Димка грустно. — Отец как приходит, так и начинает меня воспитывать, а мать — заступаться, ну и пошли разные слова пулять друг другу. Сбежать бы на хутор к бабе Арише, да разве они пустят. А твой отец ругается?
— Ему некогда ругаться, да и не такой он человек, как твой батя.
Дни шли тягучие, скучно-однообразные, и Димке казалось, что им не будет конца.
Димка нетерпеливо ждал весну. В школе подходили к концу занятия, порядочно надоевшие своим строгим однообразием. Димка стал собираться к бабушке Арише и Федьке на хутор. Но в начале июня Михаил Дмитриевич спросил:
— Ну, как, Димитрий, к бабушке хочешь ехать или с нами в Крым, на море?
— Что ему у бабушки делать? В грязи там копаться? С нами поедет в Крым, — энергично вмешалась Вера Ивановна. — А ты, Михаил, мальчишку не травмируй. Ему тоже полезно в море искупаться.
Так в это лето к бабушке Арише и Федьке Димка не поехал. Не ездил он на хутор и в последующие лета и постепенно забывал о Федьке, а когда пошла семнадцатая Димкина весна, он и вовсе отвык от своего бывшего хуторского друга и никогда о нем не вспоминал и не думал.
Это был уже не вялый и рыхлый шестиклассник, как говорил о нем отец, а высокий, крепкий молодой человек.
Он заканчивал десятый класс и готовился к выпускным экзаменам. Начинались особенно волнительные и беспокойные дни не столько у Димки, сколько у его матери.
Она наняла ему репетитора по химии, ежедневно ходила в школу, разговаривала с учителями, носила им цветы, настойчиво зазывала в гости, словом, по ее мнению, делала все, чтобы расположить к Димке учителей и директора.
Димка с Юркой сидели на берегу реки и, изредка швыряя небольшие камешки в воду, кто дальше кинет, нехотя переговаривались.
— Да, ты еще не знаешь, у меня за сочинение четыре, — сказал Димка, замахиваясь бросить камушек.
— Как так, свистнул, да? — не поверил Юрка.
— Точно, четыре. Мать была в школе, и ей директорша буркнула «четыре», — повторил Димка.
— Ну, тогда другое дело, — понимающе проговорил Юрка. — Тебе легче прожить. А моя мать говорит, как учился, так пусть и сдает. За меня, говорит, ни в школу, ни в институт никто не бегал и не просил. А тут еще чуть не каждый вечер на дачу с матерью приходится ездить. — Юрка протянул Димке руки вверх ладонями и засмеялся. — Во, видал? А батя посмеивается: хорошо, лучше трудиться будешь. Рабочими руками надо гордиться.
Димка скептически улыбнулся.
Нашел чем гордиться! У меня тоже были мозоли, когда я еще шестиклассником летом у бабки на хуторе жил.
— Это конечно, — насмешливо позавидовал Юрка. — Твои родители тебя и в медицинский протолкнут.
Димка, не поняв насмешки, самодовольно согласился.
— Это уж точно. Они у меня такие, что мать, что отец. А твой что, не может?
— Мой? — переспросил Юрка и, улыбаясь, ответил: — Мой батя тоже может, да не хочет. Добивайся, говорит, сам. Голова есть? Есть. Ну и пусть работает.
Двадцать дней выпускных экзаменов казались особенно долгими. Но во второй половине июня экзамены наконец закончились. Ученики получили аттестаты зрелости, весело отпраздновали окончание школы.
Димка подал заявление в мединститут и стал готовиться к новым экзаменам. С Юркой он теперь виделся редко.
Когда окончились экзамены, Димка встретил Юрку и спросил:
— Ну, как, порядок? Поступил?
— Порядок, — ответил Юрка. — Уезжаю в Воронеж, в лесной.
— Значит, лесовиком будешь?
— Да уж там кем получится, — нехотя сказал Юрка и протянул руку. — Пока. Надо собираться.
Расстались как-то равнодушно, будто никогда и не дружили.
Через неделю, после отъезда Димки в совхоз на уборку овощей, с хутора приехала бабушка Ариша. Она попеняла сыну и снохе, что забыли ее, давно к ней никто не приезжал, и особенно горевала, что не застала внука и теперь неизвестно когда увидит.
— Там Федя, Димкин дружок, часто спрашивает, — сказала она, и лицо ее осветилось ясной и доброй улыбкой.
— A-а, Федька, — вспомнил Михаил Дмитриевич.— Что ж он, механизатором стал или шофером?
А кем же он там может еще стать,—с сознанием превосходства своего сына над каким-то там Федькой проговорила Вера Ивановна.
— Федя стал человеком настоящим, дай бог каждой матери такого сына. Феня — молодец баба, вот и без отца, а вырастила парня — лучше не надо,— рассказывала бабушка Ариша с радостью, будто это был ее родной внук, что рос у нее на глазах.
— Ну, так все-таки, что ж он делает там? — спросил Михаил Дмитриевич, и в его голосе слышалось еле уловимое глухое раздражение.
— Федя учится на агронома, ему еще год осталось, — ответила бабушка Ариша и продолжала: — Парень разумный, работящий, уважительный. Мать с ним и горя не знает, не нарадуется. А наш председатель говорит, как кончит Федор ученье, так возьмет его к себе помощником…
— Так он в сельскохозяйственном техникуме, что ль? — прервал ее сын.
— Да, да, в этом самом, — закивала головой бабушка. — В нем.
— Тоже мне образование, — усмехнулась Вера Ивановна.
— Что ж, молодец, хоть техникум окончит, и то хорошо, — снисходительно сказал Михаил Дмитриевич.
— Куда уж лучше, — согласилась бабушка и не раз повторила: — И работящий, справедливый хлопец, как поглядишь, душа радуется. Дай бог всякой матери такого сына. Он всякое лето жалел, что Дима не едет…
— Ничего, ничего, бабаня, наш Дмитрий будет получше Федьки, вот увидишь, — не без гордости пообещал Михаил Дмитриевич.
— Ну, что ж, дай-то бог,— сказала бабушка.— А и как Федя станет, и то молебен отслужу, коли жива буду.
Вскоре в доме сына и снохи бабушка Ариша почувствовала себя чужой и ненужной. Уже на третий день ей стало скучно без Федьки, без его матери Фени, без своего двора, в котором прожила всю свою долгую жизнь.
Она знала: там ее ждут и будут радоваться ее возвращению.
На четвертый день, уезжая от сына и снохи, бабушка Ариша поняла, что никто из них к ней не приедет, и потому не звала их и не обещала угощать прекрасными восковыми грушами, она уезжала с тревожным предчувствием, что не сын и не внук закроют ей глаза и отнесут ее к месту вечного успокоения и не им ей суждено сказать последние слова прощания, а скорее всего тихой соседке Фене и ее сыну Федору.
