Амалия Францевна всегда знала, как правильно. Перетереть чернику с сахаром, заклеивать окна на зиму, воспитывать чужих детей. Своих детей, кстати, у Амалии Францевны не было, равно как и мужа, но не суть. И когда она по утрам шла преподавать в свою музыкальную школу – прямая спина, ни единой морщинки на блузке, безупречной чистоты обувь, заметьте, в любую погоду! – всем волей-неволей приходилось признать сей факт: если кто-то и обладает подобным знанием, то это она. Вы, наверное, замечали, что чужая правильность несколько утомительна, и поэтому Амалию Францевну в нашей коммуналке все дружно не любили.
Чем питалась наша дама — было непонятно – так как хлопочущей у плиты ее никогда не видели. Как впрочем, и вываривающей белье в оцинкованном ведре, хотя вся женская половина нашей квартиры проделывала сей ритуал с завидной регулярностью. От своей очереди мыть полы в местах общественного пользования она, правда, не отлынивала, чем, наверное, очень гордилась. Тем более, в этих самых местах она, казалось, бывала реже всех.
Каким-то поразительным образом ей удавалось прошмыгнуть мимо неусыпного ока нашего муравейника. Хотя слово «прошмыгнуть» Амалии Францевне подходило меньше всего – уж очень прямо она держала спину и величественно несла свою стать, не забывая при этом выражать свое беспрекословное мнение по тому или иному поводу. И если нам ее застать нигде не удавалось, то уж ей нас, поверьте – да! В самый неподходящий и неудобный момент – как у кого молоко убежит или в сковороде чего пригорит, мусор ли рассыплется – тут же получаешь ценные указания от Всезнающей Неизбежности.
Ну а про разбитые мальчишками окна и ворованные из сада яблоки – можно даже и не упоминать. О таких вещах наши родители узнавали в тот же день. Мы, детвора, пытались следить за ней по очереди – должна же хоть на чем-то попасться, хоть в чем-то разок промахнуться – наша Амалия!
Но нет, нет и нет! Шестьдесят лет безупречно правильной жизни сияли как нимб над ее головой. Четкие шаги в коридоре, хорошо поставленный голос, звук открывающейся двери – и все. В свой домашний мир Амалия никого не пускала. Нам оставалось только фантазировать, какие — такие сокровища и тайны скрывает ее одинокая крепость. Мы мечтали, чтобы она однажды зaбoлела, и тогда, под предлогом помощи, у нас получилось проникнуть в ее Святая Святых. Куда там! Амалия Францевна никогда не бoлела. Никогда! Как так? Да вот так!
Но самое ужасное состояло в том, что она никому не разрешала держать домашних животных! «От них одна антисанитария» — твердо заявляла она, абсолютно не реагируя на просящие глаза, полные слез. Плачущих детей она не жаловала. И тут у нее было свое «железное» правило : «Потакать и баловать – значит портить!»
Как я уже говорила, мы все к Амалии Францевне не питали особенно теплых чувств и рассказывали о ней всякому, кто про нее не знал. Кстати, весьма интересное занятие, когда тебе одиннадцать, и ты только начинаешь жить.
Год шел за годом, мы росли, ругались, мирились, ввязывались то в драки, то в крепкие отношения, и лишь Амалию Францевну словно законсервировали. Возможно, чувство собственной безупречности и было этим самым консервантом. Мы даже начинали побаиваться, что она бессмертна, а значит — будет учить уму-разуму – и наших детей, а уж потом и внуков. Ужас! Но, на то оно и детство, чтобы не задерживаться на обдумывании, а бежать во двор – навстречу приключениям и самой Жизни.
Но однажды Амалия не вышла из своей комнаты. Вернее соседи вдруг стали вспоминать, кто и когда в последний раз ее видел. И оказывалось, что несколько дней тому. А тут еще и позвонили из музыкальной школы, где она, невзирая на свой почтенный возраст, исправно продолжала трудиться. Вот тогда наш муравейник забеспокоился по-настоящему.
В обитель Амалии Францевны решено было «заслать гонца». Однако, несмотря на давний интерес к ее Святая Святых, желающих войти туда не наблюдалось. Оно и понятно, почему. Но делать нечего. В осторожно приоткрытую дверь просунулось по меньшей мере голов семь. Амалию застали хоть и живой, но в очень плохом состоянии. Она лежала на кровати, полностью одетая на выход, возможно решившая идти на службу вопреки своему состоянию, но так и не сумевшая себя превозмочь. Наверное, первый раз за целую жизнь.
Когда через несколько дней ее не стало – никто не плакал. Не было родственников на пoxoронах, никто не претендовал на освободившиеся метры, и тем более на вещи покойной.
И лишь только через два месяца откуда-то приехала незнакомая женщина с девочкой. Долго пила с моей мамой чай, тихо плакала и сетовала, что никто-никто не сообщил ей о cмeрти тетушки Амалии!
«Но мы даже не знали, что у нее есть родственники!»– пыталась оправдаться мама. И тут и выяснилось, что эту самую еврейскую женщину, во время вoйны, когда та была еще ребенком, Амалия прятала в своем доме. Девочка жила у нее под кроватью – и можно сказать «под носом» у нeмцeв. Муж и дети Амалии — все пoгибли в ту вoйну. И она этого чужого ребенка, потом еще очень хотела удочерить, но нашлись родственники. Девочку увезли. А дальше все закрутилось, следы Амалии потерялись. «Вот только и сумела теперь отыскать – а вышло то как – поздно. Пойдем сейчас на клaдбищe, поклонимся мoгилке моей спасительнице».
Мама понимающе кивала и наполняла чашки уже остывшим чаем. А комната наполнялась отголосками того страшного времени, маленькими, но важными подробностями, которые эта выжившая, благодаря нашей Амалии женщина, бережно хранила всю жизнь. «Вы знаете, я ведь и дочку свою назвала Амалией. Она была таким человеком! Сколько мне жить, всегда буду помнить…»
Они ушли, и мы с мамой долго молчали. Какая все же замысловатая штука – жизнь! «Чудесная, чудесная женщина!» — все звучали в голове эти слова. И казалось, что что-то еще можно вернуть, что-то сказать или сделать. Что-то кому-то объяснить…
А в распахнутые окна врывалась весна – прохаживалась душистым ветром по комнатам и звала к жизни – противоречивой, беспощадной, прекрасной, прекрасной!
Автор: Юлия Прозорова
