Во двор заехала машина, доверху нагруженная дровами. Зина остолбенела. Пусть и прошло сорок лет, но водителя она бы из тысячи узнала. Степан! Это же Степан! Немного состарился, седым стал, но глаза те же – синие-синие, как васильки на пшеничном поле.
Решила не признаваться, что узнала. Ещё, чего доброго, подумает, что скучала по нему все эти годы, сожалеет о своем решении. Поэтому Зина пошла в дом, достала платок с деньгами, а перед выходом подошла к зеркалу.
Вряд ли в этой стареющей женщине он узнает свою Зиночку. Вот и морщин сколько, и волосы поредели. Да и согнула ее сельская работа до земли.
Но Степан сразу узнал. Даже обнял и слезу утер:
— Так вот, где ты все эти годы от меня пряталась, — сказал с неприкрытым оскорблением в голосе. – А я друзей и знакомых твоих чуть ли не по всему Союзу искал, расспрашивал, куда ты делась. Никто не знал. Угости меня чаем, Зиночка, дай хоть на тебя насмотрюсь!
Зина была совсем не в восторге от его просьбы. Кого-кого, а Степана чаем поить хотелось меньше всего.
– Чашечку кипятком обдай сначала, – сказал гость, усаживаясь у стола. И, пожалуйста, черного, но не слишком крепкого, чтобы ложечку видно было.
Зина едва эти чашки не уронила. Господи, сорок лет прошло, а он не изменился!
— Зиночка, сыпь в заварник чай и иди к столу, у тебя еще семь минут будет, чтобы поговорить. Вижу, – показал на портрет семьи Зины, – имеешь и мужа, и детей, еще и внуки уже есть, наверное? А я все сам, все тебя искал, каждую женщину с тобой сравнивал… Ты сахар на стол поставь, я пью без него, но эстетически с ним будет лучше… Так вот, ни одна из них и рядом с тобой не стояла! Почему же ты, Зина, тогда убежала? Почему даже не попрощалась, не объяснила ничего?
Зину от последнего комментария о сахаре словно подменили. Хлопнула чашками по столу, налила кипятку в заварник и не поставила – бросила керамическую тыкву с сахаром на стол.
— Да потому я, Степанка, и убежала из твоего дома, что чай должен быть янтарного, или какого-нибудь такого, только тебе известного, цвета. Что воротничок и манжеты рубашки должны быть идеально белыми и накрахмаленными, хоть ты и работал трактористом. Да ты хоть когда-нибудь пробовал сам отбелить рубашку тракториста? А идти с тобой рядом я должна была только с правой стороны, потому что так по этикету правильно. Ибо каждый день должна вымывать все окна в доме, ведь только тогда ты чувствуешь, что дом чистый и улыбающийся мир. Даже сейчас ты к тому чаю и не прикоснешься, ведь цвет не тот! Не так тебе были мои супы и борщи. Да я даже слово сказать в конце уже не могла, потому что не туда ударения ставила и «в таком контексте употреблять данное словосочетание не правильно»!.. Продолжать?
Степан сидел, словно ледяной водой облитый. Потом медленно поднялся. Положил деньги, сложил все купюры рубашкой вверх и вышел. Уже садясь в машину, сказал:
— Права была моя мама, когда перед свадьбой предупреждала: «Никогда ты не сделаешь из этой красивой, но совершенно неотесанной девушки интеллигентной женщины. Свиньи, корова и поле – вот ее. Не сможешь перевоспитать»,- хлопнул дверцей кабины и уехал.
А Зина медленно вошла в дом, вымыла чашки, oтрeзала себе ломтик домашнего, еще теплого хлеба, смазала медом. Налила в любимую чашку с золотым подсолнухом только что собранного молока и села за стол.
Мед стекал по руке и капал прозрачными каплями на стол. Молоко оставляло смешные «пенные» усы над Зининой губой. Она все это чувствовала, но ничего не поправляла.
— Действительно, — сказала, глядя на фото семьи, — не вышло из меня интеллигентки, и рыбу я до сих пор ем руками, но какая счастливая жизнь у меня! – и откусила вкусно от медового горбушка…
Автор: «Живые истории»
