Таким жалким, таким обманутым Виталий еще ни разу не чувствовал себя. «Кстати, твоя Вероника пользуется тут успехом. Половина здешних ребят в нее влюблены»,— в последнем письме сообщал приятель.
Вероника, его любовь, из-за которой он едва не завалил диплом на последнем курсе. Вероника, еще месяц назад клялась ему в вечной любви, когда он сказал ей категорически, что если она все же поедет от работы в колхоз на сбор помидоров, между ними все кончено.
Она, конечно, уехала. Мол, все в отделе едут, что же я им скажу, неудобно… А ему удобно? Вынужден страдать здесь один, просыпаться среди ночи в холодном поту после очередного кошмарного сновидения и приходить на работу не выспавшимся, хмурым, мрачным, недовольным всем и всеми.
Виталий еще раз перечитал письмо.
«…Осталось две недели до отъезда. Каждый день пьем молоко и лопаем свежие овощи. Каждый день после работы — музыка и танцы. Кстати, твоя Вероника пользуется тут успехом. Половина здешних ребят в нее влюблены. И вообще».
А что еще «вообще»? Что такое, черт побери, «…и вообще»?
Виталий достал лист бумаги, быстро набросал коротенькую записку.
«Вероника, немедленно возвращайся домой. Если тебя не будет к пятнице, считай наши отношения законченными. Это мое письмо — последнее».
Он поставил внизу число, запечатал листок в конверт и вышел из дома.
Виталий раздраженно сунул письмо в почтовый ящик на углу, порылся в карманах и, увидев подъезжающий автобус, побежал на остановку. «Кстати, твоя Вероника…» Сволочи все, и Афанасьев, начальник отдела, в первую очередь: ну разве трудно было ему подписать заявление на отпуск в июле?
И при чем здесь какой-то график отпусков, если у человека вся жизнь, может быть, висит на волоске! Ведь если Веронике понравится там кто-то другой, он ей это никогда не простит, потому что будет думать об этом все время. А как же иначе? Вся жизнь для него теперь потеряет смысл.
Два дня Виталий провел в ожидании и тоске. На третий, вынимая утром газеты, обнаружил среди газет письмо. Надорвал конверт ключом и дрожащими руками вынул из него сложенный вчетверо листок бумаги.
«Витька, мой хороший! Получила от тебя ругательное письмо. Приехать не могу, мы уже заканчиваем работу и скоро возвращаемся. И что обо мне подумают ребята, если я все брошу неизвестно из-за чего и уеду? Целую, Вероника».
Слова «мой хороший» и «целую» заметно смутили его. Но он снова вчитался в написанное и опять нахмурился. «Мой хороший» и «целую» — это, конечно, для отвода глаз. А смысл письма — не приеду, чихаю на тебя, у меня тут и без тебя есть с кем проводить с удовольствием время.
Все ясно, он же не дурак, чтобы не понимать, что написано между строк. Вот так. Значит, все кончено. Ну что ж, раз так, значит, так. Значит, нужно срочно сменить обстановку, уехать куда-нибудь на юг, время — лучший врачеватель.
На работе Виталий еще раз написал заявление на отпуск, и на этот раз начальник подписал бумагу. Можно было брать билет на самолет и лететь на юг.
Ночью Виталий опять видел кошмары, просыпался в холодном поту; утром проспал почти до двенадцати и, встав, тотчас сел еще за одно письмо.
«Уезжаю в отпуск на юг. Если тебе наплевать на меня, то и мне на тебя тоже. Больше тебя никогда и нигде не хочу видеть. Прощай».
Он вложил листочек в конверт, нацарапал адрес и, наскоро натянув на себя рубашку и штаны, побежал на угол.
Остаток дня он провалялся на диване, мучаясь рисующимися в голове картинами распутной жизни современной городской молодежи в колхозе на уборке урожая.
Только к вечеру ему наконец удалось избавиться от всех наваждений, он окончательно решил для себя порвать со своей бывшей неудачной любовью и успокоился. Теперь, когда он все окончательно решил, жить стало легче. Виталий собрал в портфель вещи и отправился брать билет на самолет.
И, уже стоя в очереди в кассу, решил поехать в деревню, чтобы еще раз взглянуть суровой правде в глаза и проститься навсегда. И не просто проститься, а подойти там, на месте, к Веронике и сказать ей несколько прямых и суровых слов.
Может быть, даже не несколько, а одно-два, но чтобы похлеще — чтоб и ей стало хоть на несколько минут так же плохо, как было сейчас ему. А уж потом уехать.
Билет был только в общий вагон, и Виталий всю ночь простоял в тамбуре. От станции до центрального поселка автобус шел почти три часа. По какой дороге идти дальше к деревне, показал шофер автобуса.
Дорога оказалась пыльная и неблизкая. Сначала Виталий шел быстро, размахивая руками и думая, как он сейчас придет — неожиданно, негаданно — и, может быть, сразу увидит, с кем она тут бок о бок работает в поле, с кем крутит любовь по вечерам. Потом постепенно сник, погрустнел.
Жара стояла неимоверная. Он снял рубашку, обвязал ее вокруг пояса. И чем ближе подходил к деревне, тем глупее и несчастнее себя чувствовал. Зачем он приехал сюда? Почему сразу не улетел на юг в отпуск? Там скорее бы забылось все, что так изматывало его в последний месяц.
Да и как он покажется там, среди незнакомых людей, для которых будет выглядеть чудаком, пугалом? Ревнивцем, которого бросила любимая девушка. И тот, другой, счастливый избранник, с которым она проводит здесь счастливые дни,— ведь тот посмотрит на него как на законченного идиота; а она наверняка постесняется даже подойти к нему.
И он будет стоять там, среди людей, которые вначале с недоумением, насмешкой, а потом с жалостью будут смотреть на него, а он будет торчать посреди этой толпы, не вправе даже подойти к своей… К своей? Подойти к той, ради которой притащился сюда… И нужно будет повернуться и пойти прочь.
Виталий вышел на поле и сразу увидел всю бригаду. Тут было человек тридцать. Женщины работали по одну сторону дороги, собирали помидоры с кустов; мужская половина вольно рассыпалась по другую сторону, таскала готовые ящики и грузила их на прицепы.
Виталий остановился, пытаясь разглядеть Веронику. В конце концов он может пройти мимо, как посторонний человек. Лишь бы его не заметил приятель, который писал письмо.
Пройти мимо, чтобы не ставить еще и ее в неловкое положение. На худой конец, если она увидит и вдруг подойдет к нему, можно будет сказать что-нибудь вскользь, например: «Извини, ехал мимо, хотел проститься. Пока, желаю счастья».
И вдруг кто-то выпорхнул из грядок, и знакомая до боли родная фигурка с развевающейся копной волос быстро понеслась ему навстречу.
Краем глаза Виталий заметил, как выпрямились и повернулись в его сторону женщины с разных концов поля; как замерли со своими корзинами парни около прицепов.
Коротенькое летнее платьице высветило стройную, выпуклую фигурку. Вероника молча подбежала к нему и, подогнув под себя ноги, повисла у него на шее.
Он подхватил ее одной рукой под коленки и высоко поднял над головой. И понес на руках мимо женщин, мимо ящиков и прицепов, мимо ребят с разинутыми ртами.
Он прошел весь этот длинный путь, ступил на тропинку, спускающуюся вниз к реке, к березовой рощице, потом повернулся и, вскинув свободную руку вверх, победно потряс кулаком в воздухе.
Он опустил Веронику на землю, и они пошли дальше вдвоем, рука об руку, он — сильный, большой, смелый, и она — красивая, легкая, правая в своей правоте.
— Эй, все! На обед! — крикнул кто-то.— Заканчивай работу!
Они стояли на тропинке и смотрели, как мимо них в сторону столовой топает народ.
На него оборачивались, улыбались, здоровались. Подошел приятель — старый приятель, который в беде не выдаст, а в горе поможет.
— Чего ждешь? — Он толкнул Виталия в грудь.— Пойдем, поставлю на довольствие. Поработаешь с нами? Пару дней!
— Ну! — радостно выдохнул Виталий.— Но с условием: в обед и ужин — тройная порция щей.— И, наклонившись к Веронике, тихо добавил: — Пожалуй, вечером и свадьбу сыграем, а?
Она засмеялась, и только сейчас Виталий понял, что это лето — самое счастливое лето в его жизни.
