— Бабоньки, слышали? К Никитичне, говорят, внука привезли!
— Да нешто у неё внук есть? Откуда?
— Дык, Светкин, поди!
— Какой Светкин? Она сколь разов приезжала, всегда одна.
— А велик ли мальчонка?
— Да годков девять на вид.
— Вот чудеса!
Бабы, стоя на крыльце сельпо, обсуждали самую свежую на этой неделе новость. К Евдокии Никитичне Горловой приехал внук. Большенький уже. Чего ж раньше не приезжал? Других-то, вон, каждое лето привозят. А у Никитичны и не знал никто, что он имеется.
И потянулись соседки к домику с синим забором: кто за солью, кто сказать, что ситец в сельпо завезли, а кто просто, мимо пройти, вроде, как по делу. Но Евдокия быстро эти хождения пресекла:
— Чего слетелись, как сороки? Эка невидаль, гость приехал. Нечего здесь высматривать.
Обиделись бабы, засудачили с новой силой.
— Ишь, как заговорила. Ну, приди она ко мне ещё за чем-нибудь.
— Стыдится показывать. Мальчонка, говорят, блаженный, дурачок.
— Да ты что?
— А то. Чего ты думаешь, они его столько лет прятали.
Шушукались, а сами, нет нет, да и поглядывали на Никитичны двор.
— Бабушка Дуня, а Бог есть?
— Есть, Никитка, как не быть.
— А он всем-всем помогает?
— Добрым помогает, а злым нет.
— Бабушка Дуня, а я добрый?
— Добрый, внучек.
— Значит, Бог и мне помогать станет?
— Не оставит тебя своей милостью.
— Бабушка, а «милость» — это от слова «милый»?
— Да, Никитушка, поди займись чем-нибудь.
— Бабушка Дуня, я порисую?
— Порисуй, дитёнок, порисуй.
Невысокий светленький мальчик достал альбом, налил воды в старую чашку с отбитой ручкой, и дотронулся кисточкой до бумаги.
«Господи, славный какой!» — Думала она, глядя с нежностью на тонкую шейку и давно нестриженные прядки волос. — «Неужели и мне на старости лет утешение…»
Она тайком перекрестилась на темную икону в углу.
Дочь Светлана росла у Евдокии своевольной, в непутёвую и скандальную мужнину родню. Сама Дуня ни за что бы не пошла замуж за Петра, но покойный отец настоял на этом браке. И Дуняша, как покорная дочь, перечить не стала. Пётр был хозяином справным, но отличался нравом крутым и неспокойным. Мог на жену руку поднять, на посиделках за словом в карман не лез, вспыхивал, как спичка от любого, показавшегося обидным, слова. И умер не своей смертью, убили как-то его, бунтаря, в пьяной драке.
Осталась Евдокия со Светочкой. Дочь росла гордой, неласковой. После восьмого класса уехала в город, в техникум. Да так и осталась там. Несколько раз приезжала в деревню к матери. Всегда одна. От материных вопросов отмахивалась, о себе не рассказывала, в гости не приглашала.
А тут, намедни, привезла в дом мальчонку, тихонького, улыбчивого. Говорит, сын. Евдокия Никитична так и села.
Оказалось, дочь в городе замуж вышла, родила мальчика. А сынишка какой-то не такой оказался, врачи постановили. Светлана, не долго думая, от него и отказалась. Только отец мальчика с таким её решением не согласился. Никитку себе забрал, и все годы сам растил. С дочерью не разводился, чтоб проблем не было, но вместе не жили. Света — своей жизнью, муж с сыном — своей.
Но случилась беда: отец мальчика кого-то там на машине случайно сбил и получил реальный срок — три года. Пришлось Светлане Никитку забирать. Только не нужен он ей, был и есть. Привезла матери: если, мол, и той не ко двору придётся, надо в интернат определять.
А Евдокия Никитична, как увидела эти глаза васильковые, да льняные мягкие волосики, сказала дочери: «Ты куда хочешь езжай, а внука — не отдам!» И Никитка сразу к ней потянулся. «Бабушка Дуня», да «бабушка Дуня». А ей на сердце тепло. Никто ведь раньше так не называл.
Никита тем временем закончил рисунок. Глянула Евдокия и невольно залюбовалась: солнце жёлтое, небо синее, а по небу ангел летит, с васильковыми глазами.
— Бабушка Дуня, тебе нравится?
— Нравится. Молодец ты, Никитушка. Славную картинку нарисовал.
— Папа говорит, что я когда вырасту, стану художником.
— А ты сам как хочешь?
— Я не знаю пока. Я, бабушка Дуня, хочу так сделать, чтобы все люди добрыми были. А такая работа разве есть?
— На любой работе, внучек, человек может так трудится, чтобы людям было лучше жить.
Никита задумался.
Помаленьку привык внук к жизни у бабушки. Да и Евдокия меньше тревожиться стала. Малец послушный, разумный. Что ж с того, что рассуждает не так, как другие дети. Вырастет, научится. Она уж и к учительнице сбегала. У себя-то Никитка в школу не ходил, с учителями занимался, что на дом приходили.
Арина Евгеньевна знания у Никиты проверила, по голове погладила.
— Могу я, Евдокия Никитична, с вашим внуком и дома заниматься. А только пусть он в сентябре в школу приходит. Учеников у нас мало, не как в городе, справимся.
Как узнал мальчик, что с другими детьми учиться будет, обрадовался. Бросился к учительнице, обнял:
— Вам Бог обязательно поможет! Бабушка говорит, что он добрым помогает. А вы очень добрая!
— Откуда ж ты знаешь, Никита? Ты же меня первый раз видишь.
— Я просто вижу. А хотите, я вас нарисую?
— Очень хочу! — Улыбнулась учительница.
И ведь нарисовал. Бабушка так и ахнула: вроде, и не то чтобы похоже, а только глянешь, и сразу понятно, кто на портрете. Видно, что Арина Евгеньевна, но только другая какая-то.
— Как же это, Никитушка, у тебя выходит?
— А это, бабушка Дуня, душа у учительницы такая. Я её так увидел. Можно мне отнести рисунок?
— Иди, миленький.
Учительница долго на портрет смотрела, похвалила Никиту, а когда он домой побежал, покачала головой вслед:
— Трудно тебе будет в этом мире, мальчик.
По разному относились к Евдокииному внуку в селе. Кто незлобиво смотрел, а кто и пальцем у виска крутил, когда мальчонка не видел. Непривычным казался он местным, не таким, как другие.
Рубили у Силантьевых кур к свадьбе, так он хозяйке прямехонько под топор бросился. «Не надо, тётенька!» — Кричит. — «Живые они!» А как увидел, что одна из хохлаток без головы через двор побежала, так и вовсе чуть чувств не лишился.
А то сосед Евдокиин после очередной попойки, разбушевавшись, пошёл на жену с поленом. Мальчонка через дырку в заборе во двор пролез, вцепился в громадного мужика:
«Дядя, людей нельзя бить!» Тот, хоть и пьяный, опешил, полено опустил, да не рассчитал, задел Никитку по плечу. На следующий день плечо опухло, посинело. Евдокия тряпочки в отваре смачивала, да прикладывала мальчишке. Сосед, протрезвев, виниться пришёл. Простил его Никита. Посмотрел своими ясными глазами:
— Дядя, вы ведь хороший! Только не деритесь больше. А то, когда у вас сыночек родится, он с вас пример брать будет.
— Какой сыночек? — Мужик аж поперхнулся. — Ну, Никитична, и пацан у тебя.
А вечером прибежал, поманил Евдокию в сени:
— Значит, тебе Машка сказала, что ребёнка ждёт?
— Ты о чём, Иван?
— Мальчишка твой утром про сына говорил.
— Да мало ли, что малой сказать может.
— Да в том-то и дело, что, по всем статьям, быть мне отцом. Только она сама ещё точно не знает, анализы сдать надо. — Иван изумлённо смотрел на женщину. — Ну, соседка, и внучок у тебя.
Так и повелось, где какая ругань или беда, Никитка тут как тут. Смотрит, улыбается, что с него взять, блаженный.
Только больше косились взрослые. А задиристые деревенские ребятишки, на удивление, не дразнили. Едва начиналась среди них ссора, появлялся Никита. Обиженного пожалеет, врагов помирит, игру для всех придумает. Интересно с ним ребятам. Даром, что странный.
«Миротворец ты наш!» — сказала как-то учительница Арина Евгеньевна, погладив Никитку по голове.
А когда в школу пошёл, так и вовсе все ахнули. Может, в математике мальчик не очень силён оказался, зато в рассказах ему равных не было. Любой урок мог так ответить, что ребята забывали крутиться и, открыв рты, слушали нового ученика.
— Ты, Никитушка, может, писателем у нас станешь? — Смеётся Евдокия Никитична.
— Не знаю, бабушка Дуня. — Пожимает плечами внук. — Я не решил пока.
Шёл раз Никита из школы через мост. Смотрит, внизу, в полынье, барахтается кто-то. Пригляделся. Ефимка! Цепляется руками за тонкий лёд, а тот крошится. Кинулся на помощь.
— Не подходи, Никитка, провалишься! — Кричит Ефим. — Беги за старшими.
Хотел Никитка послушаться, да видит, сил у Ефима совсем уже нет. Пока за помощью добежит, пока обратно, утонет друг. Сбросил мальчик курточку, размотал шарф и пополз. Лёд трещит — Никита ползёт, вода ледяная кожу обжигает — ползёт Никита, шарф впереди себя протягивает.
— Держись, Ефимка!
Ухватился товарищ за шарф. Тянет его Никита, обратно двинулся. Не выдержал лёд, и вот уже оба барахтаются в стылой воде, держат друг друга, как могут. Заметили их мужики с берега, вытащили обоих. Схватили в охапку и по домам разнесли.
Увидела Евдокия внука, руки затряслись. Давай быстрее согревать его, травами отпаивать. Не помогло. Заболел Никитка. Мечется в бреду, горит весь. Евдокия на икону в углу крестится. Слышит слабый голосок с кровати:
— Бабушка Дуня, не плачь. Ты же сама говорила, что добрым людям Бог помогает. Вот он нам с Ефимкой помог не утонуть.
А Ефимка тем временем, под окном ходит. Жалко ему Никиту. Переживает, что из-за него всё произошло. Мать дома наподдала, да разве от этого легче.
Не помогли мальчику бабушкины травы. Пришлось в больницу в город везти. Долго болел Никитка. Евдокия Никитична все глаза проплакала. Посмотрит на рисунки, по стенам развешанные, и в слёзы. Учительница Арина Евгеньевна тоже свой портрет рассматривала, рукой гладила. А потом предложила ребятам письма Никите написать. Ох, и старались. Кто писал, кто рисовал, кто поделку клеил.
И ещё один сюрприз для мальчика берегла бабушка: письмо от отца. Он и Евдокии Никитичне написал. Что живёт в поселении, будет очень стараться освободиться досрочно и приехать к ним.
Узнав, что Евдокия к внуку собирается, потянулись в дом и соседи. Гостинцы понесли. «Нельзя в больницу-то столько.» — Отказывалась она. А люди идут и идут…
***
— Бабоньки, слышали? К Никитичне внучок вернулся!
— Да ты что! Слава тебе, Господи, выздоровел!
— Вернулся наш миротворец!
— Ой, Маш, здравствуй! Рожать-то когда тебе?
— Да к весне. Врачи сказали, сын у нас с Иваном будет!
— Ну, дай Бог! Дай Бог!
****
— Бабушка Дуня! Знаешь, я понял. Неважно, кем будешь, когда вырастешь.
— Просто надо быть добрым да? И тогда всё-всё получится!
Никитка смотрел на бабушку своими васильковыми глазами, а на картинке, прикрепленной к старой бревенчатой стене, летел по синему небу маленький ангел.
Автор: Марина Пивоварова-Гресс
