Погружённая в свои ощущения, девушка не сразу заметила направляющуюся к ней женщину лет пятидесяти. Что за… Как вообще она сюда? И в таком виде?! Вот уж кто знал толк в эффектных образах! Слегка тронутые сединой волосы были уложены в замысловатую причёску, чёрное вечернее платье сверкало пайетками и струилось по ногам к туфлям на высоком каблуке. Дама определённо ошиблась домами — театр в соседнем здании.
Женщина подошла ближе и девушка с удивлением заметила, что вместо небольшого клатча, наиболее уместного для такого наряда, та держит в руках замызганную игрушку — маленькую плюшевую панду.
Пока девушка пыталась найти этому хоть какое-то объяснение, женщина обратилась к ней:
– Надо же. Знала, что сюда иногда приходят люди, жила в этом доме, но не ожидала кого-то увидеть здесь в это время. Вы позволите присесть?
– Д… да, конечно, – слегка запнувшись и несколько удивлённо произнесла девушка и подвинулась, как бы освобождая место, которого и без того было достаточно.
Женщина села рядом. Вечернее платье и джинсы. Черные лакированные туфли и белые кроссовки на высокой подошве. Некоторое время случайные соседки разглядывали так нелепо соседствующую одежду. Девушка незаметно для себя вытащила руки из «кокона» и начала перебирать пальцами край свитера. Женщина отрешённо поглаживала панду.
Посидев так с минуту, она словно очнулась:
– Простите, неловко как вышло, где мои манеры. Меня зовут Ольга, а вас?
Девушка грустно усмехнулась:
– Меня тоже зовут Ольга.
– Надо же, какое интересное совпадение. Знаете, Оленька, а я даже рада ему. Вы замечали, что к тёзкам мы интуитивно относимся чуть с бóльшим доверием и пониманием? Теперь я почти уверена, что наша встреча не случайна. Интересно, что за пасьянс решила разложить Судьба. Поможете разобраться? Расскажете о себе? Оленька помотала головой из стороны в сторону, привычным жестом сцепила кисти в замок и начала большим пальцем правой руки рисовать круги на левой ладони. Казалось, она погрузилась глубоко внутрь себя. Ольга помолчала некоторое время и заговорила:
– А я, пожалуй, расскажу. Заметила у меня панду? Это Дружок, любимая детская игрушка моего сына. Сейчас Вите двадцать семь, а бабушка её подарила ему в пять лет. Почему Дружок? Сын очень хотел, чтобы мы завели собаку, но у него с детства была астма и я, конечно же, не разрешала. Панда стала его «щенком» и он брал её с собой во все поездки. Поездок было много. Астматикам очень полезно проводить время на море, и мы с мужем отправляли его туда с бабушкой каждый год на три месяца. Конечно, как только у нас получалось, один раз в две недели мы приезжали к Витюше. Но как же было тяжело с ним расставаться, особенно когда он был ещё маленьким! Каждый раз я обнимала его и плакала, обещала, что скоро приеду, что он даже не успеет соскучиться, что мы встретимся, сыночек мой, сыночка… Видимо воспоминания растрогали Ольгу: её голос сорвался, в глазах стояли слёзы. Она нежно погладила панду и, улыбнувшись сквозь слёзы, спросила Олю:
– А у тебя есть дети?
– Да, тоже сын, пять лет, – автоматически, скорее из вежливости ответила девушка, стиснув челюсть, сдерживая мелкую дрожь. – Митя. Дима то есть.
– Надо же, как много совпадений, – удивлённо покачала головой Ольга, – моего мужа зовут Дмитрий. Знал бы он, чем я тут занимаюсь, когда подвозил меня… Но сама я так и не научилась водить машину, поэтому пришлось просить его. Золотой он у меня, что бы я без него делала. Рот Оленьки отчаянно и некрасиво искривился болью и, словно прорвав до последнего сдерживаемую внутреннюю плотину эмоций, из глаз полились слезы.
– Ну что ты, милая, что ты. Не плачь. Хотя… поплачь, поплачь, после этого становится легче. Говорят, слезы лечат. Поплачь. И девушка плакала. Слёзы текли по бледному лицу, капая на сжатые кулаки. Сколько так прошло времени, никто не считал, но вот всхлипывания начали становиться всё тише и тише, и Ольга осторожно спросила:
— Что у тебя случилось, девочка?
Оленька еле слышно прошептала: – Мой муж… повесился. И новая волна рыданий сотрясла её хрупкое тело. Девушка раскачивалась вперед-назад, утробно, как-то по-волчьи, подвывая. Ольга крепко обняла её, словно пыталась разделить на двоих переливающееся через края горе. Солнце окончательно опустилось за горизонт и звёзды начали по одной проявляться на небе, освещая две женские фигуры.
Наконец Оленька смогла заговорить: – У нас всё было хорошо, правда! Мы не ссорились и не ругались! Жили хорошо, снимали дом, копили на свою квартиру… Я не понимаю… Не понимаю… Вечером он поигрался с Димой, искупал его, а я пошла укладывать. Задремала. Просыпаюсь, Максим сидит за компьютером. Говорю, пошли спать, а он: «Да, сейчас». Ну я и уснула. Утром просыпаюсь, его нигде нет. Я пошла искать, звать. Макс, Максим! Не откликается. В сарай захожу, а там… Там… Я не помню почти ничего, кажется, я кричала… Кажется, соседка прибежала, люди какие-то, всё как в тумане. Все дни как в тумане… Как хоронили, почти не помню… Не хочу помнить. К концу истории Оля говорила всё тише и тише, как будто не было сил, но теперь её голос почти сорвался на крик: — Почему?!!! Я до сих пор не знаю, почему! Ни записки не оставил, ничего! Был человек и нет человека! Я каждый раз думаю, а что, если бы я тогда не уснула, если бы подошла к нему. Как он такое надумал, как?! Почему? Как, мне с этим жить?!! Зачем?!!! Не хочу я жить, понимаете, не хочу. Никого не осталось, родители yмерли, он yмер… Я к нему хочу, к нему, к нему! Я устала.
Девушка начала биться в руках Ольги, и та сильнее прижимала её к себе, гладила по голове и приговаривала: – Ну что ты, девочка, что ты, что ты! Ну куда ты? А Митька? На кого Митька останется? Чужая душа потёмки. Что там такое страшное у него произошло в голове, что смерть показалась выходом? Не знаю. Мне бабушка ещё говорила, что есть в сутках время такое, когда черти человека подталкивают к бедам. Видимо, так и с Максимом твоим вышло. Если тебе поможет, думай, что не по своей воле сделал он это… Если поможет… Горе твоё сильное, Оленька, но всё проходит, милая, и это пройдет. А сыночку круглой сиротой делать не надо, не надо прошу тебя. За что ему это всё? Разве он заслужил? Подумай о нём. Что он у тебя любит, милая? Оля едва слышно стенала и женщина продолжила сама: – А мой вот в детстве любил на велосипеде кататься. И бегать очень любил. Носится, скачет, мы с Димой смеёмся, а бабушка причитает: «Да что ж ты, оглашенный, носишься, разобьёшься, разобьёшься!». А он видишь как, не разбился, а во сне умер. Всю жизнь астмы боялись, лечили, а он от тромба… Тромб оторвался у Витюши моего. Теперь уже Ольга не могла сдержать слёз: – Тоже хорошо все было. С друзьями вечером футбол посмотрели, утром один друг на работу пошёл, а второй в соседней комнате отдыхал. А Витя… Врачи говорят, быстро всё случилось, не мучился. Может, и не понял сам, что случилось. Сыночек мой… И нас рядом не было. Он же один у нас был, солнышко наше, надежда наша. С девочкой осенью должны были пожениться. Никого после него не осталось. Никого.
В девяностые трудно было, мы с Димой на второго не решились, а сейчас поздно. Вот так вот и остались мы одни. Женщина плакала, прижимала к себе панду, и теперь уже Оленька обнимала ее, не в силах подобрать слова.
Немного успокоившись, Ольга произнесла: – Судьба нас с тобой в один день привела на эту крышу, девочка, судьба. Думаешь, чего я так оделась? Мужу сказала, что в театр, а ведь это я на встречу со Смертью вырядилась… Потому что сил моих терпеть боль больше не было. А с тобой говорю, и понимаю, что не одна я такая. И нет ничего горче печали матери, похоронившей сына, но и горе жены не меньше. Видишь, что мы с тобой обе надумали. Раньше срока уйти. А на кого наши Димки останутся, на кого? Нельзя нам, девочка, нельзя! Понимаешь? Оленька кусала нижнюю губу и кивала: – Понимаю. Да, понимаю. Ольга обняла девушку и продолжила: – Пойдем, Оля, пойдем. Как думаешь, понравится твоему Митьке панда? А на велосипеде он умеет кататься? Ты знаешь, у нас же дача есть. Мы её когда строили, думали, будет где внукам играться. Удобная, просторная, и озеро рядом. А Митька плавать умеет? Не умеет? Так Дима его научит, он и Витю нашего научил…
Две женщины, дошедшие до края, заглянувшие за него, но, не переступившие черты, тихонько шли к выходу с крыши шестнадцатиэтажки.
И последнее, что услышали звёзды, было: – Поживем, Оленька. Поживём… доченька.
