Тяжело было на душе у Ариши. Вся деревня радуется: праздник престольный приближается, ярмарка скоро, гулянье будет! Все обновки наденут, выйдут плясать, песни петь, на посиделки соберутся, весело будет! Да тут еще табор пришел в деревню — тоже к ярмарке приехали, стали цыгане у реки, костры разожгли. Цыганки красивые, монистами позвякивают, песни до темна у них, лошади ржут. Бабы да девки в табор бегают кто погадать, кто поглядеть, кто выменять на яичко перстенек с красным камушком. Мужики на коней посмотреть ходят, прицениться.
Только Арише свет не мил и праздник не в радость.
Полюбился ей Матвей из соседней деревни. Матвей — парень удалой, отчаянный, сила в нем богатырская. Про таких говорят: ни Бога, ни чeртa не боится. Хоть и звали его в округе Матюхой-рaзбoйникoм, у которого ничего заветного нет, глянулся он Арише, да так в душу запал, что ни о ком другом думать она не могла.
По зиме еще пообещал Матвей сватов заслать. Да как пообещал? Раз катались они на санках с горы, девки и ребята с обеих деревень, все вместе. Ариша смелая, никакой самой высокой горки не боится, летит на санках, только румянец разгорается. Вот забрались на самую крутую горку, она да Матвей. Сели на санки, Матвей смеется:
— А не боишься, что за реку улетим?
— Нет! — смеется Ариша, — Ничего не боюсь!
— А коли посватаю тебя, не забоишься?
Ариша еще пуще зарумянилась, ничего не ответила. Оттолкнулась и помчали сани ее вниз, а сердце так и заколотилось.
Всю зиму Матвей на нее засматривался, а у Ариши так сердце заходилось на него глядя, что верила: посватается Матвей вскорости.
А тут вдруг он и смотреть стал как-то неласково, будто не любуется, а теперь и вовсе на цыганочек заглядывается. А уж она ли, Аришка, не красавица? И ростом, и лицом удалась, и коса богатая, и работы она никакой не боится. Тянет Матвей со свадьбой, и будто душу из нее тянет. А люб он Аришке! Так люб, что все бы отдала, лишь бы взглянул поласковей да слово приветливое сказал!
В престольный праздник Ариша в церкви всю службу отстояла. Ничего не слыхала и не видала, об одном только и просила: лишь бы Матвеюшка сватов прислал да на Покров бы и свадебку!
А как повалил народ из церкви, так Матвей мимо прошел и не взглянул даже.
Такая кручина взяла Аришу, уж так горько и обидно ей стало! Мало, разве, молила она Бога, чтоб Матвеюшка ее полюбил? Мало, разве, просила она Богородицу пособить? Побежала Ариша за околицу, уткнулась в плетень и потекли слезы рекой. Плачет она, судьбу свою проклинает, вдруг слышит — колокольчики вдалеке звенят, цыгане на ярмарку поехали.
«Что, — думает, — ежели побежать в табор, да попросить присуху какую сделать?» Слыхала Аришка, как молодицы между собой шептались, мол, цыганское колдовство сильное, верное, от того все цыганки и красавицы, и веселые, знай себе поют да пляшут. Только подумала это Аришка, как слышит голос позади себя:
— О чем плачешь, красавица?
Обернулась Аришка — стоит перед ней цыганка. Молодая еще, красивая-красивая! Одета по-праздничному, платье пестрое, новое, платок шелковый так и горит, в косах монеты звенят большие, тяжелые, а на шее — ожерелье затейливое: вроде как веточка вьется, а по ней — листочки резные. Аришка даже не подивилась на такую работу искусную, у ней свое на душе:
— Мoчи моей нет! — говорит. — Любовь меня высушила.
Покачала головой цыганка:
— Да разве ж любовь cyшит? От любви песни слагать хочется, да петь их по вечерам! Может, что другое тебя сушит?
Все ей поведала Аришка про себя и Матвея, про мечтания свои заветные, и про то, как ждет она, и как молилась в церкви, и как жжет обида ее душу.
Выслушала цыганка и говорит:
— Горю твоему мне пособить нечем, про присухи всякие ты и думать забудь! Не знаешь ты, как привороженный человек мается. Хочешь, чтобы Матвей твой не жил, а так только, пустыми глазами на мир смотрел?
У Аришки аж ceрдцe захолонуло, а все ж горячка пересилила.
— Голубушка! — кричит, — Помоги! Я тебе все отдам! Ленты, зеркальце, шаль пуховую!
Усмехнулась цыганка, головой тряхнула, монеты золотые в косах так и зазвенели:
— На что мне твое зеркальце?
«Верно, — думает Аришка, — Ей зoлoтo нужно, а где его взять?..» Тут вспомнилось ей кое-что, зажмурилась она крепко, схватила цыганку за руку и зашептала горячо:
— Крестик у меня есть! Вот смотри, зoлoтoй! Отдам, только сделай, чтоб Матвей моим стал!
Поглядела на нее цыганка, нахмурилась:
— Ну, это ты брось, девка. — сказала строго. — Ты вот что. На-ко мое ожерелье, носи на здоровье. Как станет тебе невмочь, так придешь к колодцу и кинешь его туда.
Сняла с себя цыганка ожерелье свое диковинное и подает Арише. Та так и обмeрлa:
— Это зoлoтoe-то отдаешь!
Снова усмехнулась цыганка:
— Ты ж давеча крecт зoлoтoй отдать хотела, а тут — побрякушка.
Прибежала Ариша домой, схватила из сундука наряд праздничный, надела ожерелье цыганкино и вышла за деревню, где гулянье устроили. Окружили ее подружки, все разглядывают ожерелье, дивятся, ни у кого больше такого нет. Весело стало Арише, пошла она в хоровод, потом на качели, в игры… Матвей там тоже был, и почувствовала Ариша, что снова он глядит на нее по-прежнему, говорит ласково.
Скоро и сваты пожаловали, сладили дело, сговорились о свадьбе, на Покров и обвенчались. Стали жить молодые мирно да ладно, а только видит Ариша, что к зиме Матвей будто слабеть начал. От былой удали да веселья и следа не осталось. И на работе хорош, и к жене приветлив, а сам точно одурманенный. Спросит его Ариша, он не вдруг ответит. Обедать сядут, он будто и вкуса не чувствует. Ровно ничто его не радует, ни печалует. Уж Ариша и так, и этак, а толку нет, Матвей словно тень ходит.
Вспомнила тут Ариша цыганкины слова, дескать, не живет человек, а только мается да пустыми глазами на мир смотрит.
Вот когда загоревала она по-настоящему! Поняла, что не та любовь, от которой песни слагать хочется, Матвеюшку с ней держит. Да и не тот это Матвей, который ей люб был. Тот бедовый был молодец, а этот, как чужой.
Лютая тоска взяла Аришу за сердце, такая, что белый свет не мил стал. Вспомнила она про цыганкино ожерелье, схватила его и побежала ночью к колодцу.
— Прoпaди ты прoпaдoм! — крикнула, и бросила ожерелье в колодец. — И мне теперь прoпaдaть! — хотела и сама тyдa жe кинyтьcя, да зацепилась за что-то, резануло что-то больно по шее, и провалилась она в темноту.
— Очнулась, девка? — услышала как сквозь сон.
Открыла глаза Ариша, смотрит кругом и понять не может. Стоит она у плетня, вокруг лето красное. Ни зимы, ни колодца как не бывало, только ожерелье в руках: веточка причудливая и листочки резные по ней. Цыганка рядом стоит, за плечи Аришу трясет, смеется.
— Что со мной приключилось? — спрашивает Ариша.
— Мoрoк на тебя нашел, чуть было ты нe прoпaлa. Стала уж падать, да вон, за палку в плетне шнурком зацепилась, тут я тебя и подхватила. — говорит цыганка.
Схватилась Ариша за шею, а там — царапина. Шнурочек не порвался, и крестик золотой на нем висит целехонький.
— Это ж мой крестик меня спас, удержал! — ахнула Ариша.
— Поняла, красавица? — спрашивает цыганка, — Куда ты чуть себя и Матвея своего не утащила? А ожерелье носи на здоровье! В нем зла нету, красавица, оно в душах у нас, а не в зoлoтe.
А Матвей все же к Арише посватался. Правда, не в этот год, на следующий. Свадьбу справили веселую, обе деревни гуляли. Зажили молодые хорошо, всем на радость. Матвей на жену не налюбуется, Ариша на мужа не нарадуется.
Цыганкино ожерелье Ариша долго берегла, по праздникам только надевала. А потом в церковь снесла и на икону Богородицы повесила, в благодарность. Говорят люди, та зoлoтaя веточка настоящими листочками по весне зеленеет. Кто не верит — приезжайте, посмотрите!
Автор: Мари Павлова
