На новый год Анне Геннадьевне, преподавателю фортепиано, дочь Ира подарила суккулент. Она уже покупала маме тушь, помаду, крем для рук. И еще очень много нужных, сближающих девочек любого возраста вещей.
— Вот, возьмите на сдачу, — улыбнулась кассирша, — Один остался. По акции.
«После нового года что из партии не распродали, все выбрасывать,» — не стала добавлять она. За светящейся новогодней витриной в блестящем горшке в форме елочного шара жил цветочек. Смешной, маленький, с пожелтевшими, растопыренными в разные стороны листиками. Его никто давно не поливал. Не подсыпал удобрений. К новому году не распродали потому что завял — значит выкидывать! Что с ним церемониться!
— Девушка! Задерживаете очередь!
— Ну что? Берете?
— Ой, да фиг с ним! Беру! — решила Ирка. «А ладно, маме подарю!»
Кругом рождественские огни. Морозы. Все тащат в сумках ананасы, мандарины, и гирлянды. А у нее в сумке сидит кактус! Кактус, что за дурацкий подарок! Да еще такой мелкий и обтрепанный. Он же загнется через пару недель, и мама расстроится!
— Доченька, с новым годом! — воскликнула Анна Геннадьевна, выходя к Ире с бoкалом шaмпанского, — Проходи. Уже пришли дядя Женя и тетушка Тамара! А еще Оля с братиком.
Слишком веселый тон. Слишком широкая улыбка. Так, маму что-то беспокоит. Анна Геннадьевна ни за что бы в этом не призналась. За нее Ире об этом рассказали углубившаяся складка на лбу, новая морщинка и непрокрашенная седая прядь.
— Что-то случилось?
— Ничего, милая! — вздрогнула она, — Вот готовила целый день! Просто умаялась! Ох уж эти новогодние хлопоты!
Значит, точно что-то случилось. Справляли шумно и весело. Взрывали фейеверки, пели, а часов в одиннадцать Анна Геннадьевна совсем забыла о чем-то так мучившем ее, по-настоящему развеселилась.
Часы пробили двенадцать. Пришло время распаковывать подарки. «Блин, там кактус этот. Может быть, не стоило его брать!» — заерзала Ира. К ее удивлению, мама почти не обратила внимание ни на дорогие духи, ни на тушь. А вот суккулент ей приглянулся:
— Ах, какая хорошенькая тропическая роза!
— Мам это вообще-то подвид кактуса, — осторожно заметила Ира.
— Значит, кактусовая роза, — не растерялась Анна Геннадьевна.
Она поставила его под елочку и смотрела, как будто бы и нет желтоватых листьев. Как будто бы он был не «Магазинным задохликом», а правда розой. Тропической.
Когда гости ушли, Ира с мамой на кухне разоткровенничались:
— Что с тобой? Я же вижу, что-то не так.
— Да так. На работе. Девочка одна есть Настенька. У меня по ансамблю учится. Приходит на урок — и плачет. Василиса Анатольевна, ну ты знаешь ее темперамент, во время уроков по фортепьяно на Настю постоянно кричит. Дyрой называет. Тyпой. И кocoрукой.
Ее усталое лицо вдруг стало не по-новогоднему печальным:
— А Настя приходит ко мне на урок. И плачет, — все повторяла Анна Геннадьевна, — Слуха абсолютного, конечно, нет (а откуда ему быть, у нее дома инструмент на пол тона ниже строит) зато головка соображает. И главное, ей нравится музыка. Родители говорят, будет так дальше — бросят.
— А поговорить с ней?
— Да я говорила, — вздохнула Анна, запивая печаль шампанским, — Она говорит: девочка-то все равно не станет пианисткой. Накричишь на нее, что-то может и поучит. К пятому классу не заиграла — к шестому выкинем из школы. Что с ней церемониться?
Первый учебный день после каникул оказался не слишком удачным. Анна Геннадьевна разучивала с учеником Димой мотив из «Пиратов карибского моря». Пусть не классика, зато сам выбрал! Любовалась, как ловко бегают по клавиатуре его руки. Как искристым стаккато вылетают звуки из-под пальчиков.
Какие-то странные звуки послышались из коридора.
— Подожди минуточку. Ты молодец. У тебя две минуты перерыв.
Настя шла по школе, заливаясь слезами. Ее плечики тряслись. И сама она вся тряслась.
— Что случилось?
— Правда, что я бездарность? Правда, что yмствeнно oтстaлая?
— Кто тебя такое сказал?!
Настя затравленно оглянулась. Промолчала и расплакалась еще сильнее.
— Вы только Василисе Анатольевне не говорите. Я сама виновата-а-а-а… снова не смогла сыграть то место! Снова ничего не получилось.
Анна Геннадьевна позвала ее к себе в класс. Налила чаю и достала упаковку с пряниками со сгущенкой. Ее Дима, воспользовавшись ситуацией, навернул пряники. И наврал, что у него тоже все время сначала не получалось. Но они все переучили! Он вон на пятерку сыграл!
Исполнил ей пиратов (от начала до конца без единой помарки). И Настя робко разулыбалась.
— Что нам делать? — позвонила вечером Настина бабушка, — Внучка снова после урока плакала. Может, забрать ее из школы искусств!
— Я не знаю, — «молчи!» — сказала себе Анна Геннадьевна. Сколько раз ты уже лезла не в свое дело!
— Так ведь ей нравится музыка!
Анна Геннадьевна молчала, поглаживая суккулент. Этот малыш стал совсем плох. Его листики безвольно опустились вниз. Она взглянула на этот цветок. И вдруг не смогла промолчать.
— Переводитесь к другому педагогу, — Она понимала, что говорит не дело, что она вообще не должна это говорить, не имеет права. На той конце трубке замерли.
— А так можно?
— Ну, если вас не устраивает преподаватель, — замялась она.
— И к кому перевестись?
Анна Геннадьевна молчала. Она чувствовала Настеньку. Эту хрупкую ранимую девочку. Чувствовала ее боль и обиду. В голосе бабушке зазвучала надежда:
— А можно… к Вам?
— Да я всю душу вложила! А она, она! Переманивает моих учеников, — надрывалась Василиса в кабинете завуча. Она некрасиво раскраснелась и грозно размахивала руками. Ее зычный обиженно вибрирующий голос заполнил весь кабинет, так что ничей другой просто не мог быть слышен. Играла она также громко, грозно, заглушая всё вокруг. У Настеньки так никогда не получалось.
На стульях сидели родители и бабушка Насти, не поднимая глаз с пола. Как напортачившие ученики.
— А ну подтвердите. Я всю душу в этого ребенка вложила! И дополнительные занятия назначала! Как упахивалась с этой… неблагодарной!
Настя жалась за дверью. Ей было так страшно, и стыдно. Бездарность. Еще и, как выяснилось, ябеда. И снова подвела Василису Анатольевну. И всех-всех-всех.
— Дело не в Вас. Просто Ваша система… не подходит этому ребенку. Конкретно этому, — попыталась вставить слово Анна Геннадьевна.
— Вот видите! И это не в первый раз! Помните, она уже переманивала учеников у других педагогов. Этого Димку Тарасова, все ревевевшего без повода!
Завуч грозно взглянула на Анну, а та почему-то подумала о своем суккуленте. О том, что нужно его пересадить. Может, в другой земле приживется? Или горшок не подошел?
— Подло поступаете, — все надрывалась Василиса, — За спиной ее родного преподавателя! Очень пoдло! Я этого так не оставлю! Я требую созвать педсовет!
После того педсовета Анну Геннадьевну трясло. Было очень холодно (несмотря на то, что по телевизору передавали потепление), и давление, наверное, упало. По дороге домой ее догнала завуч. Та самая которая организовала этот педсовет, та самая, у которой она полчаса назад была… вспоминать не хочется кем.
Подбежала. Обняла, как будто бы вновь становясь подругой, с которой они пили кофе на переменках, а иногда (правда давным-давно, когда она еще не стала завучем) говорили о Женском Сокровенном:
— Что же Вы! Как побледнели! Мы же все знаем, как оно на самом деле. И вообще. Мы вообще всей душой на вашей стороне! Просто Василиса Анатольевна, — смутилась завуч, — очень кричит…
От Анны Генадьевны шуму меньше. Она не кричала. Ни на взрослых, ни на детей. Даже на цветы. Никогда.
Она купила землю. Выбрала красивый горшочек. Выбирала долго, все искала тот, который подойдет ее малышу. Погладила цветок и пересадила его в новый домик.
«Ты еще оклемаешься, — приговаривала она, — Слышишь, оклемаешься, моя тропическая роза».
Только суккулент перебрался в новый домик, зазвонил телефон. В трубке слышались бессвязные извинения, какие-то лепетания и оправдания. Она ждала минут десять, пока иссякнет этот поток.
— Ну как нам сделать-то?
— Хотите — оставайтесь у своего преподавателя. Хотите — пишите заявление и уходите. Хотите — переводитесь ко мне, — просто сказала она, — Я насильно никого не переманиваю.
А в следующей неделе к ней пришла Настя. Девочка долго мялась возле двери:
— Здрасте! Можно к вам? — наконец попросилась она, робко заглядывая в кабинет.
— Сама попросилась, — разводил руками ее папа.
Девочка и правда плохо играла. У нее совершенно не были поставлены руки. Неуклюжие пальцы тряслись, покрываясь холодным потом. Она один раз пошла не на тот поворот, к концу пьесы и вовсе слетела левая рука.
Но что-то было в ее звуках. Не музыкальность, не талант, не передача какого-то особого, не свойственного ребенку, чувства. Скорее искренность и желание стараться.
«Настя, конечно, не станет ни Рихтером, ни Гульдом. (как мой суккулент не превратится в орхидею.) Ну и пусть. Она из тех детей, что заканчивают музыкальную школу и уходят во взрослый мир, храня в сердце чуть больше… это неуловимое «больше», чем им обычно достается в школе, в институте и даже в семье. Что-то, даже большее, чем сама музыка, какой бы гениальной она ни была.»
«Знаешь, а мне кажется, они приходят к тебе на уроки и стараются, просто потому что им нравится с тобой дружить. Им у тебя хорошо,» — часто смеялась Анина подруга.
«Видишь, у тебя перед ними преимущество! Тебе, чтобы дружить со мной, не надо зубрить специальность.»
Настенька «дохромала» до последней ноты. Заученно подняла ручки. Смотрит на Анну Геннадьевну своими светлыми глазками. Смотрит и вот-вот расплачется.
— Снова двойка, да?
— Ничего не двойка! Какая двойка, если ты дома (сама!!!) почти все ноты выучила, — возмутилась Анна Геннадьевна, — Четверка с плюсом! А ну-ка давай с этого места. Играй его мягко, певуче. Ты когда-нибудь каталась на лодочке?
Настенька лично гребла веслом! Папа ее даже похвалил. На реке Волге! Они плавали всей семьей, вместе с тетей Дуней. Вот!
Анна Геннадьевна с улыбкой выслушала сбивчивый двухминутный рассказ. Ну и что, что урок сократился на две минуты, можно позаниматься и в переменку, зато Насте больше не было страшно. Анна села играть, показывая, как надо. Она обволакивая девочку звуками. И помогала ей услышать свой звук. У каждого ребенка звук особенный. Нужно только расслышать!
На переходном экзамене Настя сыграла на твердую четверку. Пусть, где-то споткнулась, пусть где-то зацепила лишнюю клавишу. Зато ни один ребенок не рассказывал пальцами, как он плавал на лодке. А Настенька рассказала. (Только это был их с Анной Геннадьевной маленький секрет).
Педагоги поздравляли ее. Хорошо, что Настя у Анны Геннадьевны, а то раньше полноты сыграть не могла! И как-то все забыли, что еще два месяца назад ругали.
— И зачем ты все это делаешь? — улыбалась Ира на кухне у мамы. За вафельным тортом, — Столько нервов. Они все тебя похвалят-похвалят, но каждый раз когда что-то случается, все снова будут на стороне Тех-Кто-Громче-Кричит. Тех, с кем лучше не связываться. Тех, кто сильнее заглушает чужие голоса.
— Пусть будут, — пожала плечами Анна Геннадьевна и потом вдруг добавила, — Зато я на стороне детей. Я их люблю. Они же как цветочки! Пусть распускаются!
А тот малыш-суккулент на окне тоже вырос и окреп. Листочки его наполнились жизнью, зазеленели, стали толстенькими, и так весело тянутся кверху. Сразу видно — никакой он не кактус. Настоящая тропическая роза. Очень красивая.
Автор: #Власова_Александра (Сашины Сказки)