Всегда убираю звук на мобильнике, потому что звонят мне не так уж и часто, а если звонят, то я всегда пугаюсь громкой трели. В итоге телефон почти всегда на беззвучном режиме. Гудит себе и гудит потихоньку, пока я не замечу, благо, что на столе постоянно.
Но в этот раз я забыл перевести его на беззвучный и в процессе раздумывания над рабочим эскизом мобильник завизжал так, что вместо тонкой линии я посадил на электронный лист огромного жирного червяка.
— Алло, — голос еще дрожал, но я надеялся, что звонивший этого не услышит. Услышал, однако.
— Привет, дружище! Напугал? – знакомый какой-то голос. Я посмотрел на экран и мысленно присвистнул. Денис. Вот те раз, сто лет его голоса не слышал.
— Привет, Дёнь. Не, просто неожиданно тебя слышать, — улыбаюсь. Дёня тоже улыбается, по голосу чувствую.
— Как жизнь-то?
— Да, нормально. Идет потихоньку. Неспешно так, знаешь ли, — пытаюсь попутно чертить дальше, но мысли улетели в детство, где мы с Дёней в деревне безобразничали. – Сам как?
— Жив и ладно, — Дёнин голос все тот же. Только чуть более грубый, более мужественный. Последний раз мы с ним созванивались лет шесть или семь назад. – Слушай, дружище. А ты чего на выходных делаешь?
— Буду лежать кверху пузом и смотреть сериал.
— А давай со мной на природу? На рыбалку, а? Посидим у костерка, байки потравим, о былом поболтаем. Вечность тебя не видел, — аж сердце заныло от этих слов, да в груди потеплело. Бросив взгляд на чертеж, я задумался. Но думал недолго. Что-то в Дёнином голосе так и просило послать работу к чертям и поехать с ним на рыбалку, хотя рыбак из меня никакой.
— А, знаешь… давай, — улыбнулся я. Дёня хохотнул, заставив ухо зазвенеть, а потом тихо добавил.
— Ну, тогда собирайся и завтра вечером в шесть жду у себя.
— Дёнь, а взять что-нибудь надо? Ну, из продуктов там или еще чего?
— Нет. Все есть. Полный багажник, — отрывисто бросил Дёня. – Вещи возьми, какие изгваздать не жалко будет и всё.
— Ладно. Ну… до встречи тогда?
— Давай. Адрес-то хоть помнишь?
— Помню, Дёнь. Помню, — и снова не могу удержаться от улыбки. Дёнин адрес, где он до сих пор живет, забыть невозможно. Ленина 2, квартира 22.
— Отлично. До встречи, дружище.
Всегда волнительно встречать друга детства после стольких лет. Вроде Дёня не сильно изменился, разве, что полысел малость, пузико отрастил, да глаза уставшие. Но голос все тот же – задорный, веселый.
Облапив меня, он долго хмыкает, рассматривая мою физиономию, а я замечаю, что как-то пристально он меня разглядывает. Дёня, поняв, что переборщил, снова хмыкает, хлопает меня ладонью по спине и кивает на свой старенький внедорожник. На заднем сиденье виднеются пакеты, какие-то свертки, а внутри пахнет странным домашним уютом и очень тепло, хотя вечер довольно прохладный.
Мы молча едем по дороге за пределы города. Высотки сменятся низенькими домиками с покосившимся заборами, иной раз в окне мелькают закусочные со странными названиями: «У Равшана», кафе «У Изы», ресторан «Матильда», больше похожий на небольшой курятник с одиноким пластиковым столиком у входа.
Негромко играет Дёнин любимый «Black Sabbath», а сам Дёня с улыбкой смотрит на дорогу и мурлыкает припев, попутно покачивая головой. Мы молчим и едем вперед, пока домики и странные кафе не исчезают, а на место им приходят поля и лесопосадки.
Дёня, свернув на какую-то узенькую дорожку, подмигивает мне, и я понимаю, что почти приехали. Но ехать приходится еще около часа, поля превращаются в лесок, вокруг тьма и легкая дымка тумана, сквозь которую с трудом проникает свет фар Дёниной машины. Еще десять минут езды, и мы оказывается на опушке рядом с речкой. В небе блестят звезды. Они блестят ярко, не так, как в городе. Там они тусклые и безжизненные, а эти звезды горят холодным светом. Машина останавливается, и я выхожу на свежий воздух.
От этого воздуха сразу начинает кружиться голова. Он чистый и холодный, аж мозг сводит. Дёня тоже хмыкает, ежится, плотнее запахивая ветровку. Затем открывает задние двери, и мы начинаем разгружаться. На свет появляется палатка, кажущаяся мне необычайно знакомой. Дёня, увидев мой взгляд, кивает и смеется.
— Она самая. Та, с которой мы тогда в поход ходили, и ты её с Ленкой оккупировал на всю ночь, а я у Михалыча спал и храп его слушал.
— Живая еще, Дёнь, — улыбаюсь я, наблюдая, как ловко Дёня ставит палатку.
— А что ей будет? Это еще папки моего, а уж он её откуда взял, я не знаю. Крепкая, полиняла только. Ты ж не против, что вместе спать будем?
— Нет, дружище. Ты чего? Если лягаться будешь, то я тебя в машину переселю, — Дёня смеется и качает головой, на миг превращаясь в того самого Дёньку из детства, с ехидной физиономией и хитрыми, блестючими глазами.
Через час мы сидим с ним у небольшого костерка, обложенного камнями и смотрим на темную речку, на небо и звезды. И молчим. Дёня ворошит угли очищенной палкой, потом достает из пакета мытую картошку и подмигивает мне.
— Помнишь, как мы с тобой картоху пекли?
— Это не забыть, — улыбаюсь я. – Объелись её тогда до колик в животе, еле домой доползли.
— Раков утречком пойдем ловить. Их тут немерено, — хмыкает Дёня, засыпая картошку раскаленными угольками. – Я и котелок взял, и укропчику. Ну, как в детстве, помнишь?
— Помню, Дёнь, — киваю я. Красные раки, соленая вода, от которой щиплет губы и язык, и нежное мясо, от которого урчит живот.
— А Ленка помнишь, как раков испугалась? – рассмеялся вдруг Дёня.
— Так немудренно. Ты с Михалычем нам в палатку пару монстров этих запустил, а Ленка уже кемарить начала, — тоже смеюсь я, вспоминая визг и Ленку, прижимающуюся ко мне слишком крепко. – Интересно, где они сейчас?
— Михалыч в Америку подался. Большегруз водит, — грустно хмыкает Дёня, вспоминая своего закадычного друга. – А Ленку я после того лета не видел, как она с родителями переехала куда-то. Вот бы всех собрать, да на рыбалку, как сейчас…
— Дёнь? – я закуриваю сигарету и внимательно смотрю на притихшего товарища.
— А?
— А чего ты меня позвал-то?
— Почувствовал, что так надо, — Дёнька вздыхает, как старичок, и снова ворошит угли, где уже поспела картошка.
Во мне всегда будет борьба, что же я люблю больше всего: картошку-пюре, жареную картошку или печеную. Но сейчас побеждает однозначно печеная. Пышущая паром, когда её разламываешь, хрустящая золой на зубах. Это Михалыч и Ленка всегда счищали горелое, а мы с Дёней уминали за обе щеки, ибо так вкуснее. Вот и сейчас, не сговариваясь, мы съели все в один миг. Ничего не оставив.
— Хорошо, — улыбаюсь я, делая глоток холодного пивa.
— Хорошо, — тянет Дёня, тоже доставая себе банку из переносного холодильника. Мы сидим до двух часов ночи возле мерцающего костерка, смотрим на небо и звезды. И молчим. Потому что слова сейчас лишние.
Утром Дёня меня не будит, я просыпаюсь сам. Продираю глаза, с удивлением осознаю, что лежу в палатке и вижу сквозь приоткрытую щель Дёньку, который сидит на берегу, на складном стульчике.
Выбравшись на свежий воздух, я ежусь от холодка, а Дёня уже протягивает мне свою помятую металлическую кружку с кофе, без которого ни один поход не обходился. Горячий кофе, крепкий и горький, бодрит и наполняет грудь теплом. Дёня принципиально не пьет кофе с сахаром, но мне нравится и так. Потом сигаретка и можно считать, что жизнь удалась.
Тихо тут. Плещется речка рядом, где-то вдали поют невидимые птицы, да негромко мурлычет что-то себе под нос Дёня, смотря вдаль. Он уже достал второй стульчик и поставил рядом. Я присаживаюсь, и мы сидим с ним несколько часов, просто смотря вдаль. Молча. Потому что слова сейчас точно лишние.
Сами собой возникают в голове мысли. Такие мысли, каких давно уже там не было. Мысли не о работе и чертежах, не об ипотеке и бытовых проблемах. Мысли о друзьях, о детстве, о природе, о реке и птичьем пении. Я смотрю на Дёню и улыбаюсь. Тот улыбается в ответ, но молчит. На костре булькает котелок с раками, которых Дёня наловил перед рассветом. Пахнет укропом, летом и молодостью, а в голове шумит хмель. Я закутываюсь в старый отцовский ватник и, прищурившись, смотрю вперед. Вперед в прошлое.
— Дёнь, — вдруг доходит до меня, — а ты ж рыбалку ненавидишь!
— Ага, — смеется он, смотря на меня, как на дурачка.
— Ты тогда в детстве истерику из-за маленькой щуки устроил, — вспоминаю я. Дёня кивает, делает глоток пива и грустно смотрит вдаль.
— Было дело. Рыбалка – это так. Повод, чтоб тебя вытащить из твоего унылого кокона, — нехотя поясняет он. – Думаешь, я слепой?
Видел твои статусы в соцсетях, твои фотографии, твой взгляд, потухший вот тоже, когда увидел, так сразу понял, что надо тебя спасать.
— Рыбалкой?
— Рыбалкой. Хоть мы и не будем рыбу ловить. Я на такие рыбалки пару раз в месяц точно выбираюсь. Наедине с собой побыть, да со своими мыслями. Утром так встанешь, кофе заваришь, сядешь на стульчик и смотришь на красоту природы, а не вот это вот всё, — Дёня махнул рукой назад, но я понял его. Улыбнувшись, он продолжил. – А когда обратно еду, в магазин забегаю и там пару-тройку рыбин покупаю, чтоб жена не догадалась. Отдохнул и жить не так тошно. А ты вон совсем погас. Зато сейчас вон щеки разрумянились, жизнь в глазах появилась. А всего-то и надо – природу, костерок, да картошки печеной с раками, как в детстве.
— Спасибо, Дёнь, — дотянувшись, я хлопаю его по спине. Дёня хмыкает, улыбается и снова смотрит вдаль. Мы сидим молча, потому что слова и сейчас лишние.
Вечером мы с ним снова печем картошку и сидим до рассвета, грея озябшие руки над мерцающими угольками. Болтаем, вспоминая прошлое, наши проказы, друзей. И нет в голове работы, ипотеки и проблем. Только наши негромкие голоса, «Моя оборона» под старенькую Дёнину гитару, воспоминания и красота рассвета над маленькой речкой.
Возвращаясь в город, возвращаешься усталым, но в то же время и отдохнувшим. Пропахшим дымом, с сушняком от печеной картошки и охрипшим голосом от долгих разговоров. Но рядом за рулем сидит Дёнька, улыбается, смотря на дорогу, и нет той серой действительности. И слова снова не нужны. И так все понятно.
И снова будут поездки на «рыбалку» без единой рыбины, и долгие разговоры у костра, и песни под гитару. И снова будет жизнь гореть во взгляде. Только может к нам добавится очередной «спасенный». Кто знает… Наверное, только Дёнька.
Автор: Гектор Шульц
