Чем ближе приближалась весенняя пора посева, тем более волновалось Кикино. К началу мая общеместная буря достигла пиковых высот. Ещё бы! К ним едет известный Николай Фёдорович Л., так сказать, на деревню к бабушке. Врачи прописали известному скрипачу свежий воздух и физическую зарядку, поэтому некогда маленький Николушка решил отправиться на всё лето к своей бабе Тане в Кикино, где не бывал с самых-самых детских лет. Старики помнят его ещё трёхлетним карапузом. А потом Николушку захватили часы уроков, сольфеджио, концерты, гастоли, премии… Куда ж ему, теперь всемирно уважаемому маэстро, заглядывать в обычную деревеньку. Вот все с таким трепетом и ожидали неизвестного часа приезда великого скрипача.
Конечно, все готовились. Кто на стол собирал в закрома, кто обновки шил, кто инструменты состраивал. Нужно же встретить человека достойно, погулять как следует! И всей толпой уговаривали молоденькую Катю. О чём? Поиграть со всеми, конечно. Дед Ефим-то у Кати знатный деревенский скрипач был. В те времена даже гармони ни у кого не было. Так ни одна посиделка, ни одна свадьба без Ефимки не проходила. Потом сын его, Катин отец, подменил, да не особо его к этому тянуло. А вот Катюшка с малых лет с дедом да со скрипкой в обнимку всюду. Чуть работу переделали, смеркаться начало, они уж вдвоём на лавочке под окошком со скрипочками. И так ладненько у девчёнки получается! А это ведь дело сложное, сноровка нужна.
Сейчас Катюшка уж в невестах, русоволосая красавица, может весь вечер одна програть на вечёрке, да так, что только и плясать под неё хочется. А когда взгруснётся ей, так и под песню печальную сыграет, что слёзы польются от плачущей скрипки.
Ну, вот её и уговаривали: «Покажи мол, на что наша деревня способна». А она в ответ одно: «Что вы, люди добрые, опозорить меня хотите?». Так ничего и не могли решить вплоть до того вечера, как в Кикино въехал молодой маэстро.
Он был высок, чернокудр, с такими же чёрными глазами, выдающимся вперёд прямым носом и тонкими пальцами. Когда вечером к дому бабы Тани потянулся народ, он держался со всеми подчёркнуто вежливо, употреблял заумные высокопарные слова и смотрел на всех с высоты своего роста. Его приветствие заключалось в надменном кивке головы и дежурной улыбке. Баба Таня вся из себя выходила. И стол накрыла парадной скатертью, и самовар до блеска начистила и пол отскоблила да самые праздничные половики постелила. Бабы держались при молодом артисте с выдержкой, старались говорить даже между собой только об искустве, а не как обычно об огурчиках, помидорчиках и скотине. Девки так вообще шелохнуться боялись, а только томно вздыхали промеж собой. Парни, обычно такие бойкие и весёлые, тоже тихо сидели по углам, не зная как подступиться к известному Л., в общем-то, их ровестнику. Мужики переговаривались между собой, а к скрипачу относились со всей солидностью своего возраста. Дети отсюда скоро сбежали- больно тихо и чопорно было.
Вдруг надвор вошёл весёлый и всем улыбающий дед Ефим. От калитки он критически оценил нависшую тучную атмосферу, поморщился и гулким стариковским басом удивился:
— А что так тихо? Праздник, как никак! Где гармонист-то?
— Не пришёл ещё,- пропищал кто-то.
— Вот те раз,- недовольствовался дед Ефим. Потом почесал в седой шевелюре и подмигнул собравшимся.- Так не беда. Тряхну-ка я стариной! Катюшка, подсоби бедному старику, а?
Сама собой в руках у девушки оказалась подруга-скрипка. Сами собой пальцы привычно потянулись, и смычок сам собой заскользил по струнам.
Все разом оживились, пошло веселье вокруг старой и молодой скрипки. И только баба Таня, выносящая внуку шаль, чтобы он не простудился от вечерней прохлады, заметила как впервые за вечер его лицо оживилось и он с интересом повернулся к собравшимся. И только баба Таня улыбнулась а платочек, заметив дикое замешательство, великое удивление и низкое презрение на лице великого Л.
А вечером, когда все разошлись, в его комнатке потихоньку пыталась петь скрипка. Именно пыталась. Но все её попытки венчались болезненным разочарованием.
Николай Фёдорович перестал есть. Он ходил чернее тучи, подолгу закрывался в своей комнатке и никуда не ходил. Через неделю баба Таня не выдержала и хлопнула половником по столу:
— Дорогой внучек, так продолжаться больше не может. Тебе чаго врачи наказали? Гулять, гулять и ещё раз гулять. А ты из свой каморки не вылезаешь. Синяки под глазами пуще прежнего, кожа да кости! Ну, выкладывай на чистоту, дорогой мой.
Николай Фёдорович сидел над тарелкой супа склонив в гремучей печали голову. Он глянул на бабушку, поднял глаза к потолку и простонал:
— Я этого не перенесу!
— Чего?- заморгала баб Таня.
— Как? Как эти простые безграмотные люди так играют? И всё просто вроде. Что стоит повторить? А вот уже вторую неделю моя скрипка не хочет меня слушаться! А ведь мы с ней сыграли столько великого и безумно сложного! А здесь? Я тогда подошёл к этой девушке и спросил, где её ноты или как же она запомнила всю эту партитуру на весь вечер. Она посмотрела на меня своими бездонно синими глазами полными, я уверен, ужаса: «Я Вас не понимаю, господин Л.»
Николай Фёдорович перевёл дух. И глянул на бабушку. Та сидела перед ним в простеньком ситцевом платочке и смотрела куда-то вглубь его слов, и, казалось, совершенно не понимает смысла.
— Ты поди пройдись вечерком, внучек. У нас берёзовая аллея, знаешь какая у колодца? Отдохни, проветрись, походи по местам своего младенчества. Там, глядишь, и почувствуешь, как это делается.
Одно только баба Таня умолчала- вечером после ужина туда обязательно за водой пойдёт Катя.
Так и случилось. Николай Фёдорович шёл по берёзовой аллее обратно к деревне, когда узнал у колодца ловкую фигурку девушки. Он принял обычный свой высокомерный вид, но подойдя ближе и встретив на своё светское приветствие открытую, пусть и смущающуюся, улыбку, его холодность куда-то сама собой исчезла и он впервые за несколько последних лет действительно искренне улыбнулся в ответ:
— Позвольте задать один вопрос?
— Ну так чего же, спрашивайте, Николай Фёдорович.
— Вот я видел сегодня Вас на огороде, а вчера за стиркой, а позавчера… Неужели Вы не боитесь?
— Чего?- снова те же бездонно синие глаза смотрели на музыканта с тем же удивлением.
— Ну как… Вы же тоже скрипачка, должны понимать. Беречь свои пальцы.
— Пальцы?- переспросила Катя, невольно взглянув на свои самые обычные ладони, которые постоянно находились либо в земле, либо в воде, либо на морозе.- Так то у Вас, у композиторов… А мы чего, обычные, деревенские. Коли пальцы будем беречь, с голоду помрём.
— Вот как? Позволь я тебе помогу,- сказал и сам себя же не понял Николай Фёдорович. Ещё сегодня с утра он бы не поверил, что будет носить воду с колодца какой-то деревенской простушке. И тем не менее он не развалился, когда поставил два ведра у Катиной калитки.
— Приходи завтра с утра ко мне, покажешь кое-что?- предложил великий Л.
— Извините, Николай Фёдорович, но с утра никак. И корову подоить, и прополоть кой-чего надо… Да и вообще дел полно. А вечером милости прошу ко мне.
На том и договорились. Пришёл Николай домой и совестно ему стало. Всю ночь проворочался, а на утро глянул как соседская мелкота помогает матери, и к бабушке:
— Баб Тань, дай-ка мне досок да гвоздей. Чего-то крылечко расшаталось.
— Что ты, Николушка, у тебя же пальцы!
— Ну так ведь не я один такой, у всех, поди, пальцы,- впервые громко рассмеялся парень. Переоделся он из своего чёрного костюма в обычную сельскую рубаху и давай порядок на дворе наводить. А вечером к Катюшке, как обещал. Да она ещё со стиркой не управилась, попросила на скамеечке подождать. Тут к нему и подсел дед Ефим:
— Чего за думка у Вас, великий Николай Фёдорович?
— Бог с тобой, дедко, я в сыны тебе гожусь. Давай по-простому. А думка у меня такая: хорошо больно Катя играла тогда на вечере, да вот у меня так не получается, почему? С ней ещё дедушка один играл, но я не разглядел, кто.
Дед Ефим подавил улыбку в усы и со знанием дела постукал посохом о землю:
— Почему, сынок? А ты вот посмотри вокруг. Ты ж тут в малолетстве бегал. Я помню ещё тебя во-от таким. Посмотри и почувствуй. Никогда ещё не увидишь повтора того, что сейчас перед тобой. Ветер никогда не будет шуметь так же. Такой закат никогда не повторится. Вот так и в нашей музыке… как в деревне. Всё по-новому всегда. Никогда не услышишь повтора. А, вот и Катенька твоя. Она тебе получше, по-молодому расскажет. Слушай её, присматривайся. Она девка хорошая.
Сказал так и удалился в неизвестеую сторону.
Пролетело лето. Николай дышал жизнью и здоровым румянцем. Хозяйство у бабы Кати наладилось с мужской рукой-то. Но вот подошло время уезжать… Вещи уже все собраны, завтра в путь дорожку.
Снова все собрались на гуляние. Да только Катя сама не своя, только старается того не показывать. И Николай Фёдорович призадумавшийся. Среди всеобщего веселья они вдвоем сидели на скамейке у баб Таниного дома и о чём-то говорили. Не хотелось ни петь, ни плясать. Но как из-под земли вырос дед Ефим:
— Катя, выручай народ. Гармонист руку вывихнул. А ты, Николушка, подсоби Катеньке. У меня сегодня, ох, голова что-то.
Вручил им по скрипке и лукаво удалился.
— Голова у него, — шёпотом налетела на деда баб Таня за углом.- Тоже мне, сват выискался!
— Ну а чего? Может, правда голова?- подмигнул так же шёпотом Ефим подруге детства.
— Пойдём, спляшем чтоль? Али ноги тоже?
И два старичка, держась друг за друга, заковыляли к общему весёлому кругу.
— Ты думаешь, я смогу? Вот так, по-простому,- оробел от такого поворота Николай.
— Ну конечно!- встала Катя.- Кто тут из нас великий маэстро? Пошли уже, народ ждёт.
А через год в две скрипки Катя с Николаем играли перед собравшимися гостями на своей свадьбе. Баб Таня сидела рядом с дедом Ефимом, плакала, и постоянно его толкала в бок: «Не постарел ещё для свата, ась?». Плакала потому, что две скрипки, тонко поющие о русской родной деревне- это уже слишком…
Автор: Анастасия Ермолова
