Чего уж мне так нравилась школа с самого первого класса – ума не приложу! Как всем нормальным ребятишкам, нужно было бежать оттуда, а не туда.
Но у меня было наоборот. Летела утром туда самая первая, едва увидев, как в глубине школы загорелся огонек. Огонек означал, что техничка пришла на работу и скоро пойдет щелкать выключателями по всему периметру, зазывая теплыми золотистыми окошками промерзших с дороги ребятишек.
А я жила напротив – дорогу между домами перебежать, дедов Спиридонов огород, вторую дорогу — и вот я в школе.
Тетя Таня у входа улыбнётся:
— Опять первей всех? Пятерки захватывать? Замёрзла, поди?
— Нее, не успела.
-Давай вареги-то, на батарею положу. Тут и высохнут, и не потеряешь.
Тетя Таня, наверное, лучше других знала, сколь часто менялись у меня варежки, которые я теряла, как последняя раззява, в неделю по два раза. Поэтому у меня они нередко были разные, (серая, к примеру, и черная), нередко мамины, а то и вовсе бабушкины, которые, впрочем, терялись с такой же скоростью, как и мои. Даже возмутительные детсадовские резинки через вешалку не спасали варежки от сиротства.
Непостижимым образом варежка оставалась одна!
Порой я прибегала на крылечко школы еще «первей» тети Тани или тетки Аксиньи — её напарницы. Притоптывая ногами по крыльцу, минут семь, а то и десять ждала техничек, от нечего делать ворочая огромный замок на двери. С приходом тети Тани ныряла в спасительное школьное тепло, окунаясь в запахи школы. Даже не выскажешь, какой он, этот школьный дух. Запахи столовой, школьных досок и гераней в классах, запах тряпок для пола из тесной «кандейки» для уборщиц. Тетя Таня включает «свой» свет в тесном школьном вестибюле. А я прыжками несусь по коридору, включая для начала через одну выключатели коридора, и, конечно, в своем классе. Потом уж бегу в раздевалку, с гордостью водружая пальтецо туда, где мне хочется, а не туда, где есть место!
Однажды зимой уроки закончились достаточно быстро: в школе было прохладно из-за крепкого мороза, упавшего тем утром на деревню. Войлочные сапожки дома мне торжественно сменили на новые, негнущиеся еще валенки, в которых я сразу запоходила на неуклюжего гуся. Пока доковыляла в школу, раздевалка была уже увешана гроздьями пальтушек. Потом, правда, все пальто пришлось накинуть на плечи — в школе было прохладно.
Мы отсидели за партами пару или больше уроков. И нас отпустили домой. Руки не особо выводили буквы в тетрадках от холода, и получались какие-то неладные кривульки, и мама упорно не хотела мыть раму.
Домой пришлось нестись вскачь, мороз заставлял. И вот в углу у забора палисадника, который я обегала не по тропинке, а напрямую, чтоб сократить путь, меня занесло в нетронутый еще ребятишечьими ногами сугроб. Прыжок вперед уже не получился. Валенок (традиционно «маленько поболе, на вырост») снялся в глубине сугроба с ноги.
А сугроб-то еще новорожденный, некрепкий! И осыпавшиеся края моего следа пoxoронили мой валенок! Нелепо задрaв ногу, я зябко бродила руками в снегу и не могла его найти.
Бросив под ногу рукавичку, пыталась стать устойчивей. Но куда там! Одна нога, которая в валенке, в сугробе, а вторая в носке — на весу. И вся моя прыть семилетней первоклашки улетучилась.
…Я стояла и рeвeла, размазывая синюшными руками слезы по лицу и отчаянно себя жалея. Так глупо замерзающую в снегу! Еще вчера мама предостерегала меня от того, чтоб я долго не бегала на речку или по улице. Морозы, мол, ноги обморозишь. А тут — пожалуйста. Валенок потеряла, носок на ноге — так себе, и до дому я точно ногу обморожу.
Перспектива рисовалась такая безрадостная, что слезы бежали в три ручья, и с каждой секундой саму себя становилось жальчее.
Ребятни, как назло, рядом нет, старшие еще учатся, остальные вышли в другие воро-та.
И приголашивалая, поди, в голос, потому что вдруг сзади пришло спасение! Сойдя с привычной дороги, к школе подбежала идущая с дойки тетя Катя. Увидев меня в положении замерзающего аиста на одной ноге, она тут же занырнула обеими руками в снег, пошуровала там своей доярочьей спасительной пятерней и выволокла мой горемычный валеночек. Вытряхнув из него снег, обстучала им по коленке. Протерла внутри углом рабочего халата, а потом, сняв с меня носок, растерла горячими ладошками ногу. Надев носок обратно, спросила, засовывая мою ногу в нахолодившийся валенок:
— Вторую то не отморозила?
— Нее.
— Но дуй домой скорей, да матке скажи, чтоб натёрла чем тебя. Да не лети шибко, а то обои потеряешь обутки.
Домой я «придула» за пару минут. Ноги здорово подстыли. Мама, увидев на щеках мерзлые дорожки моих слез, переполошилась.
Пришлось рассказать, прибавив трагизма и слёз, чтоб здорово не попало. (Говорила ведь мне, чтоб не летала, как «девятый ветер»).
Мама, узнав о моей потере валенка, и о тетькатином появлении, обрадовалась:
— Слава те господи, что Катя седни маленько задержалась на дойке…
Схватила из буфета бyтылку с каким-то натиранием, стала растирать мои покрасневшие ступни своими настойками. Ноги под ее шершавыми руками сразу зaгoрели, и стало жарко. А потом распахнула гардероб, где за нашими пальтушками висело ее осеннее пальто: красивое, синее, с белыми ворсинками, будто с сединой. Было оно, я так думаю, дорогое, и надевала его мама по великим событиям, «Шерсть… Чистая шерсть…
— Дорогое оно. Чо таскать-то в кажин след», — отнекивалась она, когда я предлагала в него нарядиться.
А тут, схватив это пальто, усадила меня на койку, укутала растёртые ноги, почти по пояс запеленав меня в сине-седые полы.
— Мам… Ты чего… Дорогое же оно, — запереживала я, глядя, как мамино драгоценное пальто лежит у меня под ногами.
— Да Бох с им, с пальтом! Тёпло ногам-то?
Автор: Елена Чубенко
