Марат толкал тачку. Каждое утро, кроме понедельников когда базар закрыт, он вывозил товар для лотошников. Картошку мешками, мороженных судаков в грязноватых пластиковых ящиках, паки с соблазнительно пахнущими мандаринами. Да что угодно, лишь бы уплатили причитающуюся за ходку двадцатку.
— Двадцать, хозяин. — Марат скинул мешки за прилавок.
— Дэсять давай? Одын рас туда-сюда хадиль, а хочэш двацать, цыган! — новый торгаш собрался «зажать» десятку.
Все считали Марата цыганом, хоть был он самым что ни на есть русским. То ли из под Новгорода, то ли из Великих Лук. Наверное, за густую чёрную бородищу или карие глаза, спрятанные под кустистыми бровями. Лет пятьдесят на вид, широченный кряжистый, прямо звероподобный мужик.
— Такса двадцать. Договаривались на двадцать. — упрямо и зло пробурчал Марат. Протянул лапищу, мол, давай клади купюру.
— Слюшай много, да!
Грузчик плюнул, легко, как бумагу, разорвал мешковину, достал картофелину. Раз! Сок брызнул из сжатого кулака. Рядом заржала зеленщица Семёновна. Она видела этот фокус не первый раз. Марат запросто давил ручищей хоть картошку, хоть кокос.
Хозяин сразу передумал торговаться. Не те деньги, чтобы ходить с переломанными костями. Бородач довольно хмыкнул, спрятал деньги и утопал по рыхлому декабрьскому снегу со своей тачкой. Девять утра, десять ходок, две сотни греют карман — пора приниматься за настоящую работу. А базар работой Марат не считал.
Базар давал деньги, чтобы содержать и отапливать чердак в самом центре, в сердце и предсердии, города. Есть у нас «писательский район» (Гоголя, Горького, Пушкина, Чехова, Толстого) отчёркнутый «русской линией» (Долгоруковская и Александра Невского). В святая-святых, на углу Горького и Пушкина, с видом на парадное крыльцо академического, театра и жил Марат.
Конечно, у нас не Столица, а провинция, но и здесь такая жилплощадь стоит сотни тысяч вечнозелёных. Простой ремонт превращает чердак в пентхаус и доллары падают на владельца дождём. Удивительно, что одинокий небогатый человек по-прежнему держался за свой угол. Странно, что никто из бaндитoв или черных риэлторов не смел его потеснить. Но в мире не без чудес.
Прямо напротив, в театральном дворике, цыган хранил дворницкий инвентарь. Вернувшись с базара, он выкатил свою тележку и взялся за метлу. Театр, банк, ЗАГС, дальше аптека, цирк. До обеда Марат прошёл всю верхнюю Горького со дворами. Скрипел тележкой, шуршал метлой, здоровался с вышедшими на крыльцо пoкyрить парикмахерами, стоящими таксистами, девочками из кофейни. И в ответ получал уважительное «здрасти!»
Давно никого не смущал холщовый дворницкий фартук поверх камуфляжного ватника. Таксисты уважительно кидали чинарики в урну. Девочки, поначалу морщили носы, но потом сошлись, что это «человек надёжный как часы». Марат не болел, не пил, не опаздывал. День за днём мел и прибирал, двор за двором, целых две длинных улицы.
Вот и сегодня, канун Нового Года, рыхлый снежок свалился на город, а Марат сыплет песок, метёт, скрипит тележкой.
— О, ботинок, жалко один. — в пак для находок отправился башмак. Дворник бережно собирал брошенные вещи, придерживаясь понятно только ему системы. От гитары, оставленной пьяnoй молодёжью, до выброшенных на помойку одежды и обуви. Зачем? Кто знает. Наверное, сдавал на вторсырье.
— Марат! Сбей нам лёд с крыльца. — высунулась в окно владелица продуктовой лавки.
— Иду, хозяйка. — посыпал что-то из пачки с надписью «Соль», и через пять секунд лёд растаял.
— Что за рeaгент чудной?
— Какой реагент? Соль. — цыган припрятал заработанный пакет с мандаринами. На базаре он не прощал и рубля. Здесь не брал денег вообще. Только вещи и продукты. Конфеты за сбитые сосульки, мандарины за очищенное ото льда крыльцо, комплект зимнего камуфляжа с прожжённой дыркой из oxoтничьего магазина. Все годилось.
После обеда Марат принялся за сложное. Улица, названная в честь Маркса, была шире, грязнее, вся запаркованная дорогими авто. Тут больше ресторанов с их мусором на заднем дворе.
— Понаехали тут, чего дома не сидится… — бурчал он выметая сор из под «Кайенов» с «Мерседесами».
— Эй! Мужик! — шёпотом окликнули его с чёрного хода ресторана. Парень лет двадцати в фартуке официанта махнул рукой.
— Чего тебе?
— Помоги кое-что вынести. Пятёрку дам. Жди тут, я выкину в окно свёрток. Положишь его под коричневый «Опель» на въезде.
— А сам чего?
— Нельзя самому. Повара «спалят» с продуктами.
— Вoрyeшь, значит. — Марат отвернулся и пошёл прочь, толкая тележку.
— Тьфу, дeбил. — плюнул парень. — сам как будто не берет, что плохо лежит.
Вот за это и не нравилась улица цыгану. Слишком много денег, много грязи, показушного достатка. А вокруг полно мелких крысёнышей, которые вынуждены щипать крошки с большого пирога. “Никто здесь не хочет жить трудом. Одни менеджеры. Тьфу.” — Марат продолжил махать метлой.
Но всему приходит конец. Зимнее солнце упало за горизонт. Звезды сверкающей мошкарой облепили ясное новогоднее небо, лёгкий морозец сковал проталины, заставил умолкнуть дневную капель. Полная луна медленно, как бeрeмeнная кошка, вскарабкалась на крышу бывшего дворянского собрания, сейчас занятого бутиками. Напротив парадного входа в театр зажглись огни на большой искусственной ёлке. Город готовился к празднику. Старый, но не древний, ветхий, но из последних сил молодящийся свежей штукатуркой, как сорокалетняя вдова. Наша маленькая провинциальная столица.
Марат затолкал тележку во дворик, позвенел ключами от служебной каморки.
— Мя-я-я-у! — это значило «закрой дверь, дует». Из каморки выбралась на снег толстая, рыжая и пушистая кошка Леди. Театральный зверь, предпочитающий общество дворника.
— Сегодня будет рыбный. — Марат достал пакетик с кормом.
— Мур-р-р. — означало «а я — уже».
— Э-э-э-э, да ты правда наелась, так что пузо волочится. — Марат впервые за этот день улыбнулся. И погладил Леди. — Снова тётка в парике кормила? Или та шустрая мамаша с пацаном?
— Мурк. — «обе были». Леди довольно облизнулась.
Часы на старой аптеке пробили девять.
— Ну, значит пора. — не мешкая, «цыган» воровато оглянулся, подхватил кошку на руки, сдaвил ей шею, та забилась, пытаясь вырваться. Еще чуть-чуть и хрустнет.
Уже не таясь, бывший дворник шагнул в круг лунного света, распрямил плечи, поднял глаза к небу. Лицо разгладилось, утратило вечную угрюмость. Лопнула тесёмка, стягивавшая волосы в пучок на затылке, лицо стало бледным. Тихий дворик полыхнул холодным серебряным огнём, да так, что от мороза лопнул ствол кипариса в кадке. В студёном воздухе закрутился маленький снежный смерч. Он выбелил инеем волосы и бороду, превратил старый ватник в синюю шубу до пят, посеребрил брови, сделал льдисто-голубыми глаза.
Это был уже не тот человек, что с метлой и тележкой старья тащился весь год от двора к двору. Среди оседающей ледяной пыли стоял рослый старец с окладистой бородой, весь в мехах и серебре, настоящий Хозяин Зимы. Сегодня его день, его Праздник. А кошка… Кошка в его руках стала девчонкой лет десяти, с рыжей косой, торчащей из под лисьей шапки.
— Ух, Дедуля! Страшно как-но в этом годе было. Вообще-но Вы меня придyшили, нешто котёнок я вам? — девочка закашлялась, слезая с рук.
— Кхе, внученька, сама знаешь, чего волшба требует. Кстати, ты что-то путаешь. Сегодня конец две тысячи двенадцатому, тринадцатому начало Сейчас так уже не разговаривают…
— А-а, ну тогда забей, Дед. Будем делать рок-н-рол и бубль-гум. — Снегурочка крутанулась, выдернула треснувший кипарис, превратила в посох и подала Деду Морозу.
— Угу, рок-н-рол и Плейстейшн с Х-Box’ом. Пошли смотреть, что в этом году нам милость людская послала. — посох сверкнул серебром. — Напомни в кадку пальму посадить. Об неё лучше когти чесать.
Дед Мороз со Снегурочкой скрылись в сиянии, ставшей безграничной, дворницкой.
Там, груды хлама, которые за год насобирал «цыган Марат”, уже превращались в сверкающие коробки с подарками. Сегодняшнего пакета мандаринов, отданного с добротой, хватит на сотню детей. Старый радиоприёмник, подобранный летом, пойдёт за тысячу игровых приставок. Башмак, найденный на помойке — десятки пар сапог на подарок чьим-то тёщам. Книжка без переплёта, потёртый ремень, все идёт в дело. Капелька волшебства, людская доброта и толика уважения. Лишь бы не было на вещи налёта жадности или воровства. Такими только печь топить.
Все заблестело, стало дорогим, новым, желанным.
— Ну, пора подарки грузить. — скаламбурил Дед Мороз, с хохотом достал с полки безразмерный красный мешок.
— Погнали, Дедушка. Зеркалом дорога.
Автор: YoMan78
