Лёд стремительно полз по реке сплошным потоком, с треском натыкались льдины одна на другую. Детвора носилась по берегу, мальчишки пытались запрыгнуть на большие льдины, а девчонки дружно отговаривали их от этой безумной затеи. Лёньке шёл четырнадцатый год, он следил за всей этой кутерьмой, но в основном взгляд его всегда возвращался к Любе. Вроде только вчера они были детьми и он не обращал на неё особого внимания и вдруг, ни с тог ни с сего, она будто вытянулась и похорошела так, что глаз не оторвать.
Что — то новое, непонятное вливалось в его душу вместе с этими вешними водами, голубизной неба и радостными трелями птиц. Люба внезапно поймала его взгляд, но не смутилась и не отвела глаз. Она прямо и смело смотрела на него, будто спрашивая: «Ну, что теперь?» Детвора носилась промеж них, не подозревая, что здесь, среди талых снегов, происходит диалог душ.
С тех пор Лёнька начал заходить за Любой и они частенько гуляли уже вдвоём, а не с общей компанией. Время шло и вскоре он уже не представлял себя без Любы, и впервые строил про себя робкие планы их дальнейшей совместной жизни. Только выйдя из уютного мирка детства, они рассеянно оглядывались на новых и неизведанных просторах жизни, точно зная, что дальше пойдут вместе. Так им казалось.
Лёнькина мать, когда старалась донести до собеседника что — то важное, всегда переходила на слащаво — приторный тон, вот и сейчас, заслышав эти интонации в её голосе, парнишка напрягся.
— Сыночек, мне тут сказали, и уже не раз, будто ты с Любкой Мироновой крутишь любовь? — спросила она, внимательно следя за ним, будто боялась просмотреть что — то важное.
Лёнька смешался под её взглядом и пробормотал что — то нечленораздельное.
— Так вот, сыночек, — продолжала мать, — совсем она тебе не подходит, по себе нужно искать девку. И не здесь, а в городе. Ты красавец и в школе лучший ученик, тебе учиться нужно ехать, помнишь? Мы же вместе с тобой мечтали, как станешь ты инженером каким, али архитектором. Встретишь походящую девушку интеллигентную и с жилплощадью. А Любка что? Живёт с полоумной бабкой, которая за воротник закладывает, мать её нажила неведомо с кем и умотала за новыми приключениями. Яблочко от яблони недалеко падает! К тому же, выглядит она будто чучело, с бабкой носят, не иначе, одно платье на двоих. Просто замарашка какая — то. Скажи, отец!
Отец оторвался от поедания щей и, не уловив что от него требуется, брякнул: «А что такого? Тебе Лёнька не с платьем жить, его и снять можно…»
— Что несёшь, старый!? — взвилась мать, — Решай сам, сынок, но учти — мы с отцом против замарашки!
Слова матери посеяли в его душе сомнение и тем же вечером он поспешил на встречу со своими друзьями. Пацаны сидели на поваленном дереве вдали от глаз взрослых и баловались самосадом. Лёнька подошёл к ним и влился в общий разговор, но никак не решался задать волнующий его вопрос.
Потом, собравшись с мыслями, как бы невзначай, спросил: «Мужики, что про Любку Миронову думаете?»
Кто — то из ребят рассмеялся: «А что нам про неё думать? Ты с ней прогуливаешься, ты и думай!»
Борька, прикинул, сказал: «В целом она конечно хороша, но ходит будто оборванка и бабуля её совсем ку — ку! Но в целом, да, хороша…» Борька обрисовал в районе груди два полушария, показывая чем конкретно особо хороша Любка. Все загоготали, а главный авторитет в их компании — Матвей Буров коротко обронил: «Бросай её!»
Когда он в следующий раз встретился с Любой, то будто посмотрел на неё иным взглядом. Конечно, и до этого он видел её латаное перелатанное платьице и босые грязные ноги, но сегодня он особо остро почувствовал эту убогость, от неё, как ему показалось, даже пахнуло коровником. Вся их деревня жила бедно, но Люба являла собой некую крайнюю нищету. Он сказал ей о своём решении прекратить их общение, она оторопела на миг и краска сошла с её лица, а потом коротко бросила: «Трус.» После чего, круто развернувшись, убежала. А Лёнька недоумённо смотрел ей вслед и думал: «Почему я трус? Я не виноват, что она такая замарашка!»
С тех пор Лёнька перестал существовать для Любы, в компании молодёжи она делала вид, что его нет, не слышала, что он говорит и смотрела сквозь него, будто он пустое место. Всё её существо вопило о невероятной душевной боли, она тяжело переносила это предательство своих первых робких и чистых надежд. Тот момент, когда он сообщил ей о разрыве, застрял в её памяти словно острая заноза. Дома она плакала, а на людях старалась вести себя как ни в чём ни бывало. Ходила прямо, вздёрнув подбородок. Достоинство — это всё, что у неё было.
Как и все молодые девчата, Люба, конечно, мечтала о красивых платьях и прочей милой девичьему сердцу мелочёвке. Старалась хорошо учиться в школе и преуспевала в этом, хотя порой, вместо уроков, приходилось следить чтобы подвыпившая бабка не натворила дел. Ведь той могла взбрести в голову любая идея, например: поджечь соседский сарай. Одной ей приходилось колоть дрова, сажать и обрабатывать огород, подрабатывать в колхозе, чтобы хоть как — то жить. Конечно, Лёньке, который был младшем и любимым сыночком, не понять этих проблем. Он видел перед собой неприглядную картинку и не вдавался в детали.
После школы Лёнька поступил в институт, года не прошло и он встретил там девушку. Мать его с гордостью рассказывала всем о том, какую красотку отхватил её сынок, из хорошей семьи и главное зажиточной! Когда Леонид привёз её в деревню познакомить с семьёй, то после этого ещё долго передавали из уст в уста рассказы о невиданной городской крале. Таких модных нарядов и украшений здесь отродясь не видывали, одни её туфельки чего стояли! Каштановые локоны уложены в замысловатую причёску, глазки тщательно подведены, а губки постоянно задорно растянуты в улыбке тронутой алой помадой. Шурочка была легка и весела и Лёнька, глядя на неё, не мог поверить своему счастью. К лету они поженились, только родителей Шурочки почему — то на свадьбе не было.
Соловьи надрывались в тёплых сумерках, воздух застыл напитанный ароматом цветущих садов. Там, где небо встречается с горизонтом, вспышки света сигнализировали о приближении дождя. Матвей плёлся за Любой, таща в каждой руке по ведру воды. Это был огромный детина и смотрелся он старше своих восемнадцати. А своей безрассудной смелостью заслужил уважение и авторитет среди молодёжи. Многие его побаивались, а сейчас он сам боялся — что ответит ему девушка…
«Так что ты мне ответишь?» — спросил он, неуклюже поставив вёдра на землю, отчего вода, заходив ходуном, плеснулась на дорогу.
— А что матушка твоя скажет? — спросила в свою очередь Люба. — Я ведь не особо завидная партия. Над тобой насмехаться будут, знаешь же, что замарашкой меня все считают…
— Мне плевать кто и что скажет, — перебил её Матвей. — А если кто посмеет обзывать тебя, то вот! — он показал свой огромный кулак.
— Я согласна! — совершенно внезапно ответила она.
Домой Любка зашла вся мокрая от дождя, в радостном возбуждении, губы и щёки горят, а глаза счастливо сияют. Увидев бабку, Люба сразу сникла, та сидела в углу, раскачиваясь будто маятник, и выла, воздев руки к потолку.
— Ну что опять? — спросила она старуху.
— Смотрела я в окно, — ответила та, безумно тараща глаза в темноту, — над полем молния сверкала. А потом, вдруг, крестом начала бить в землю! Прямо крест сложился и раза четыре в землю! Беде быть! Прямо вот так била, вот так!
Бабка, сложив свои костлявые руки, изображала как это было.
Матвей и Люба расписались в начале лета. Июнь выдался тёплый и дождливый одновременно, поэтому урожай обещал быть хорошим. В лесах было море грибов. Все радовались небывалым дарам природы, рыба будто сама просилась её поймать, а зверь сам выходил навстречу охотнику.
В городе Лёнька и Шура ждали первенца, выбирали имя, покупали пелёнки.
В деревне Матвей и Люба начали строить дом, планировали расположение комнат и мечтали о будущем.
И лето раскинуло свои тёплые объятья над ними — лето сорок первого года…
Жизнь круто изменила свой ход, всё что казалось важным, отошло на второй план, а все проблемы оказались и не проблемами вовсе. Всё стало иначе, когда началась война. Горестные дни сменяли один другой, навсегда оставляя свой чёрный отпечаток в сердцах людей.
Лёнька привёз молодую жену с новорожденной дочкой к своей матери, здесь, в захолустье, было безопасней. Сам же, со старшим братом и отцом, отправился защищать страну. Мать обхаживала Шурочку и внучку как редкие оранжерейные цветы, тщательно берегла этот ценный приз, что подарила её сыночку судьба. Но продолжалось это недолго, когда пришли подряд две похоронки, сначала на мужа, а потом на старшего сына, не выдержало её сердце и она слегла.
Шурочка осталась наедине с младенцем и немощной женщиной. Тут — то и выяснилась её поразительная неприспособленность к жизни. Шурины представления о деревенском быте были весьма радужны и даже сказочны. Среди цветочков и зелени выходила она в огород, срывала спелые ягодки, дёргала из земли морковку за пушистый хвостик и, ополоснув в ведёрке, радостно грызла, щурясь на солнышке. Всё росло и зеленело, без её участия и усилий, и вдруг выяснилось, что огород нужно пропалывать, иначе моментально его захватят сорняки, поливать и ещё много дел нужно делать, о которых она никогда не догадывалась в своем счастливом неведении.
Вдова старшего брата — Танька, забрала больную мать к себе, видя как плохи у Шурочки дела. Но уход за малышкой тоже оказался непреодолимой задачей для Шурочки. Молодая мать повязывала на коротенькие волосики дочери ленточки, показывала той её отражение в зеркальце, ребёнок смеялся, смеялась и Шурочка. Когда дочка плакала, то мать тоже горестно всхлипывала. Будто в одном доме жили две маленькие девочки.
Однажды Танька зашла навестить Шурочку и застала ребёнка в плачевном состоянии. — Ах ты тля бестолковая! — напустилась она на нерадивую мамашу, — ты когда дитё мыла последний раз? Неужто тяжело воды притащить и нагреть? Как ты уродилась такой? Видала я городских бабёнок, так их жизнь как припекла, они живо всему научились и ловчее нас деревенских дрова кололи! А что с тобой не так? Собирай детские пожитки и я её заберу, пока не сгубила ты дитё!
Шурочка послушно отдала ребёнка, обливаясь крупными слезами.
— Возвращайся к своим, — сказала на прощанье Танька, — не место тебе здесь, а там о тебе позаботятся.
Но выяснилось, что возвращаться Шурочке некуда, родители отреклись от неё, когда та вышла за Лёньку. Не подходил обеспеченной девушке обычный колхозник, какие бы надежды он не подавал в учёбе. Думали как родится ребёнок, оттают они, но ожидания эти не оправдались. Было у них, помимо Шурочки ещё две дочери, вот ими они и занимались, вычеркнув глупую девушку из своей семьи. Так и жила теперь она — иногда соседи подавали кое — какую еду, иногда Танька, сжалившись, приходила помочь, но делала это не без злорадства. Вот до чего докатилась свекровкина любимица!
Люба жила всё так же, только беспокойство за Матвея сводило с ума, да и за Лёньку тоже. Не успокаивалось сердце, не могла она отогнать от себя прошлую свою любовь, будто муху назойливую. Однажды, вернувшись домой, обнаружила, что у бабки гостья. Старуха сидела за столом перед початой бутылкой, а напротив сидела Шурочка, осоловевшими глазами уставившись на Любу. Выпроводив гостью и отняв у бабки бутыль, Люба долго думала о судьбе красивой жены Лёньки.
Если бы не он, то Шурочка могла жить своей пустой и беззаботной жизнью, стать украшением чьей — то гостиной. Но всё сложилось так, как сложилось. Обманутая в своих романтических мечтах Шура, искала утешения в деревенском самогоне, он уводил её от суровой реальности и мир становился добрее и красочней. Она выменивала заветное пойло на многочисленные бусы, колечки и заколочки. Танька ругала её за это: «Оставь хоть что — то для дочки!» — кричала она, но слова её улетали в пустоту.
Когда война, наконец, закончилась, Матвей вернулся домой настоящим героем, ни у кого в деревне не было столько наград. Люба была горда своим мужем и вся светилась от счастья, трогала его поминутно за руку. Неужто здесь он и правда? Настоящий, живой! Бабки на тот момент уже не было на этом свете. Своей смелостью и смекалкой, Матвей заслужил на фронте большое уважение, много новых товарищей у него завелось. Один такой друг был достаточно высокопоставленным человеком, он и помог Матвею с Любой переехать в районный центр.
Лёнька, вернувшись, не застал той красавицы Шуры, которую оставил. Вместо неё он встретил опустившуюся женщину, про таких говорят: «Губы намазала, а пятки черны!» Шурочка, по старой привычке, всё ещё наряжалась в свои уцелевшие дорогие наряды, но на них красовались дырки и пятна, а туфли были стоптаны и грязны. Но она не замечала этого, как и грязи, которой буквально зарос весь дом.
На этом неприятные открытия не закончились, дочка его называла мамой вдову брата, а его мать так и не дождалась своего сыночка. Лёньке уже не приходилось думать о продолжении учёбы, нужно было приводить в чувство жену, растить дочь и помогать Таньке и её детям.
Часто с тоской вспоминал он о Любе, и словно тепло разливалось в груди, когда воображение рисовало её лицо. Как она там? Помнит ли о нём? Тоскливо становилось временами, не так он видел свою жизнь в юности. Радость была у него одна — доченька. Она росла такой же красавицей, как её мать, но была умненькой и сообразительной девочкой. Ловко помогала по хозяйству, вот только мамой упорно звала Таньку.
Время быстро летело, позарастали в полях окопы, в воронках цвели васильки, избушка, где жила Люба с бабкой, вросла в землю и покрылась мхом. А дом, что начали они с Матвеем строить, достраивала уже совсем другая семья. Лёнька часто смотрел на этот дом и вспоминал Любу. А теперь уже и дочери его столько же лет, сколько было тогда им, когда расцвела их любовь.
Однажды поехал он в районную поликлинику, сердце стало часто прихватывать. Сидя в коридоре и ожидая своей очереди, взгляд его выхватил одну женщину. «Хороша врачиха!» — подумал он рассматривая красавицу. Она что — то быстро объясняла медсестре, тыча пальцем в исписанный листок бумаги. Вдруг его будто током ударило. Это же Люба!
Как она похорошела! Волосы собранны в элегантный пучок, в ушах поблёскивают красивые серьги, а белоснежный халат так шёл ей! «Люба» — окликнул он её. Она встретилась с ним взглядом и ему на миг показалось, будто они стоят не в людном и тесном коридоре, а на берегу реки, где льдины, с треском натыкаясь друг на друга, ползут мимо них. Солнце слепит с по весеннему голубого неба, пахнет талым снегом и они, такие молодые и наивные, смотрят друг на друга и души их будто вступают в диалог.
Она подошла к нему, но говорила нехотя, будто мыслями витая где — то в своих рабочих буднях. «Неужели она ничего не чувствует?» — поразился своему открытию Лёнька. У неё двое сыновей, муж жив — здоров, она отучилась в медицинском и вот теперь здесь… «Любовь Петровна!» — окликнула её медсестра и она попрощавшись, поспешила к ней.
Эта мимолётная встреча подняла шквал эмоций в Лёнькиной душе. Теперь она не замарашка, а Любовь Петровна. А кто зовёт его по имени отчеству? Он так и остался — Лёнькой и инженером так и не стал, и архитектором тоже… Зато слушал советы матери и друзей тоже слушал. А вот себя не спросил, чего он сам хотел. Струсил и не пожелал жениться на замарашке, а что в итоге? А в итоге, самая настоящая замарашка ждёт его дома. Трус…
Автор: Анфиса Савина
