Рубили березу, кормить по морозам печи. Везли да кололи, упарившись под конец. А ночью, когда за ухой коротали вечер, в поленнице вдруг заплакал во тьме малец. Откуда он взялся? Манефа взяла три шали. И правда, дитенок, замерзший до хрипоты! Качал головою Фёдор: « К добру едва ли! Ведь явно нечисть, неужто не видишь ты?
Весь в крапину, как берёзовый ствол, гляди-ка!» Манефа не слышит, малого приносит в дом. И смотрит на мужа враждебно, смурно и дико: «Дал сына мне бог. И кончим теперь на том». Растёт пацаненок, как чесаный лен, белесым. Сосёт из рожка молоко с двух удойных коз. Привыкли к нему, ни сомнений и ни вопросов. Он даже отметинки чёрные перерос. Носили к знахарке. Крутила его, вертела. Пожала плечами: дите как дите во всем. Таких, голопузых, орущих, голодных вечно, как брызнуто в нашем Полесье на сорок сел.
Назвали Ивашкой. Малец лопотал потешно. К весне уж пошёл, ну а к лету сложил слова. Одна лишь Манефа и знала — пока расчешешь, в белесых кудряшках берёзовая листва. Но что за беда от листиков в шевелюре? Вреда никакого. Надергал, да спрячь в золе. Зато как в душе у людей суетнО да хмуро, Иван улыбнётся. И словно бы посветлей.
Семнадцать годков минуло. Весна стояла. Звенели ручьи и русалки плели венки. По солнечным кочкам и тёмным тенистым ямам пролески цвели удивительно велики. Пришли лихорадки на землю великой хворью. Гробов на жальник снесли — не считал никто. Мальцов унесло на каждом втором подворье, а стариков и вовсе на каждый дом.
Бились знахарки. Зелья варили море. На перекрёстках пели семи ветрам. Только вот это могучее злое горе не подчинялось проверенной силе трав.
В доме Манефы и Фёдора тоже не ладно. Фёдор болеет — нечем ему помочь. Держит горячую руку своей прохладной, сын их Ивашка, глядя в глухую ночь.
«Мати, послушай! — шепчет Иван к рассвету, — К ночи ступай одна с туеском во двор. Встретишь березу — небо застили ветви. Сок забери у неё, чтоб закончить мор. Полный туес набирай, да иди по людям. Каждому, кто недужит, давай испить. Меня с вами после того целый год не будет. Стой под березою той, ожидай, терпи…»
Год миновал с его слов. Отступили хвори. Старятся Фёдор с Манефой в тени ветвей. У всех к концу года детей народилось море. А им, старикам, без Ивана остался век…
***
Рубили березу кормить по морозам печи. Везли, да кололи, упарившись под конец. А ночью, когда за ухой коротали вечер, в поленнице вдруг заплакал во тьме малец.
Вот чудо да диво! Несли, пеленая, в хату. Глядели на почки берёзовые в кудрях. «Иваном назвать бы, пожалуй, мальчонку над!» — басил из сенцов ещё, староста чуть заря. Иваша, Иваша, берёзовый наш спаситель! Растили с рук на руки, помнили доброту. Дарили Манефе ему на рубахи ситец, и солнечный лен, что тонким да мягким ткут.
Забылась та сказка. Забылся и парень дюжий с листочками в вечно не чесанных волосах. Не вспомнят уж люди, чьим был он когда-то мужем, Иль может, прoпал во мглистых густых лесах. Осталась от парня берёза, чьи слезы лечат надёжнее всех врачей и верней молитв. И тени ветвей пришедшим кладёт на плечи, и греет целительным жаром родной земли.
Автор: Елена Холодова
