Моя мать после выхода на пенсию долгое время работала сиделкой. Пока сил хватало. Дело ей знакомое: всю свою жизнь она трудилась в госпитале медсестрой, причем всегда была нарасхват. Про нее говорили, что доктору и делать ничего не нужно, если с ним Мария Петровна. Она все лучше знает! Ну, наверное, это все же преувеличение, однако маму и правда уважали все.
А работа у нее была, мягко говоря, тяжелая. Помимо, как нам кажется, не особо обременительных дел в процедурном кабинете — вроде уколов или перевязок, — ей приходилось дежурить ночами, ворочать тяжеленных пациентов, которых при ранах любой сложности необходимо было мыть, менять под ними белье. Особенно хлопотными были разные наркoманы. А их пачками привозили. Мать рассказывала, как однажды на ее напарницу ночью напал наркoман, задумавший выкрасть ключ от процедурной, где хранились наркoтики. Оглушив женщину, он вытащил ключи, но с замком так и не справился — подоспела охрана. А мамина подруга лечилась потом полгода…
Были и алкоголики, допивавшиеся до полного безyмия. Один, мама рассказывала, посреди ночи вдруг сорвался с кровати и начал с дикими воплями носиться по отделению. Что-то там ему привиделось — кто-то его преследовал. Конечно, вызвали охранников, но, когда они подоспели, допившийся до «белочки» уже успел забаррикадироваться в перевязочной. На уговоры открыть дверь не реагировал — рычал, временами пел революционные песни. Это, возможно, смешно читать, но персоналу было не до смеха. Периодически из-за двери раздавался звон битого стекла. Полоумный мог, разбив склянки с лекaрcтвами или оконное стекло, запросто вены себе вскрыть или глотку перерезать. В итоге решили брать его через окно. Пока охранник на тросе спускался с крыши, мама отвлекала психа душеспасительными беседами. И знаете — помогло! Охранник уже был готов выносить раму, когда забаррикадировавшийся сдался и открыл дверь. Здоровенный небритый детина, с макушки до пяток покрытый татуировками, обнял маму и рыдал навзрыд. Оторопевшие охранники стояли поодаль и не знали, что делать.
Незадолго до пенсии маму перевели из травматологии в онкологическое отделение. Там, как вы понимаете, часто yмирали. Что тоже, согласитесь, нелегко наблюдать. Конечно, врачи старались выписать самых тяжелых домой. На доживание, так сказать. Но иные родственнички вовсе не желали возиться с лежачим бoльным, кричащим от бoли. Сунув врачу хрустящие купюры, они обычно договаривались о продолжении «лечения», в которое входили поддерживающие капельницы и наркoтики. Иногда доплачивали и медсестрам, чтобы они уделили yмирающим больше внимания. Хуже было с одинокими стариками. Таких сложно было выписать — их даже некому было забрать домой. Напичканные наркoтиками, старички и старушки тихо стонали и так же тихо yмирали, никем не оплаканные. В морг их увозили очень быстро, чтобы не нервировать остальных пациентов. Однако все всегда всё знали: кто yмер, когда, сколько лет преставившемуся было. Некоторые бoльные относились к cмерти философски, другие начинали истерить при виде трупов. Для особо впечатлительных в бoльнице пару раз в неделю дежурил батюшка, всегда готовый провести успокоительную беседу, а то и соборовать или исповедать.
Мама говорила, что самым тяжелым в ее работе, помимо бyйных aлкaшей и наркoманов по 100 килограммов, были смены в детской палате онкологического отделения. После них она всегда приходила домой очень уставшей и расстроенной.
Однажды к ним привезли мальчика-сироту из детского дома. Ему оставалось совсем немного. Бoлезнь была запущена, когда обнаружилась, то сделать что-либо было невозможно. Проведя ребенку курс химии, его оставили еще на некоторое время в бoльнице. А у него уже начались сильные бoли.
Однако мальчишка не плакал: в детском доме быстро отучают лить слезы, даже если очень бoльно. Ванечка был тих, лишь стонал иногда и без конца теребил в руках чайную ложку.
— Ванюш, как ты себя чувствуешь? — Мать старалась почаще заходить к нему.
— Нормально, — еле шептал ребенок.
— Бoлит где-нибудь?
Ваня молчал, иногда отрицательно качал головой, но по глазам мама видела: ему бoльно, очень бoльно.
— Ну, потерпи, сейчас сделаю тебе укольчик, и все пройдет, хорошо? — Моя закаленная в медицине мама едва сдерживала слезы, стараясь ободрить ребенка.
С каждым днем силы покидали Ваню, он выглядел ужасно, как мама выразилась, «уже гостем в нашем мире». Мама попросила других сестер уступить ей свои смены, так ей не хотелось бросать мальчика в одиночестве перед cмертью. Однажды, сидя у кровати заснувшего под действием морфия Вани, она не удержалась и погладила его по бледной щеке.
«Еще… еще, мама, — чуть слышно прошептал Ваня. — Мамочка…»
В это невозможно поверить, но yмирающий мальчик звал свою мать, звал женщину, которая никогда не мыла, не одевала и не кормила родного ребенка. Которая неделями шаталась по притонам в пьяном угаре, пока не была зарезана собутыльником. Хотя, нет…
Звал он, конечно, не оборванную чумазую алкоголичку, а маму — добрую, светлую, красивую, какой маме быть и подобает, похожую на медсестру, сидевшую рядом с его кроватью.
Мать моя, даже рассказывая мне об этом, рыдала в голос. Не представляю, как она там работала! Завотде-лением предлагала отправить ребенка обратно в детский дом: пусть, мол, сами о нем заботятся, мы ж не можем ничем уже помочь… И только моя мать настояла на том, чтобы Ваня остался. Кто, говорила она, будет там ему морфий колоть?! Кто станет ночами возле него сидеть?!
— А вы и не обязаны сидеть возле него ночами! — холодно возражала молодая заведующая отделением. — У вас есть другие обязанности! Это непрофессионально!
— Зато по-человечески! — возразила моя мама.
В один из вечеров, когда она снова пришла к yмирающему, Ваня сам протянул ей голубую на просвет руку и улыбнулся. Это было удивительно: улыбка на лице уходящего в иной мир ребенка! Мама начала рассказывать ему сказки, она к тому времени уже знала, что Ваня любит слушать ее голос: он иногда поглаживал ее кисть слабыми пальцами.
В какой-то момент он вдруг с силой сжал ее запястье, а затем медленно ослабил пальцы и протяжно со свистом выдохнул. Мама замерла, слышны были удары ее сердца. Она не отводила взгляда от мальчика: тот откинулся на подушки, и… черты его расслабились, ушло с лица выражение страдания. Еще мама, по ее словам, заметила, как нечто вроде золотой пыли поднялось над еще не остывшим телом, вроде как пар из светящихся частиц. Он висел в воздухе пару секунд и растаял в полумраке палаты.
Ваню хоронили в детдоме, но мама, конечно, туда поехала. И до сих пор раз в год ездит к нему на могилу, а прошло уж много лет. Она и на пенсию выйти успела, и сиделкой поработать у богатой старухи, и вообще она уже немолода, но… Никакие силы не удержат ее дома 19 сентября, в день смeрти Вани. «Я видела Божий свет над ним!» — твердит мама, когда я начинаю осторожно уговаривать ее поберечь силы и пропустить (к примеру, из-за непогоды) визит на кладбище. Она везет ему пару гвоздик и книжку со сказками, которые обязательно читает у могилы.., Уверяет, что Господь дал ей тогда знак: не бросать этого ангела, этого не умевшего плакать мальчика.
Ваня так и не проронил ни единой! слезинки. Потому я прошу вас: если сможете, не плачьте над этой историей. Просто помолитесь об этом ребенке — маленьком страдальце с бесстрашной душой. А он, я уверен, молится за всех нас, напуганных заблудших.
Автор: «МистиФикс . Страшные и мистические истории.«
