И оказался худенький пацан не нужен никому и на полграмма. С рождения совсем не знал отца, а после отказалась даже мама. И бабушка, надушенная так, что весь подъезд чихал с ее «Шанели», и та сочла, что внук ее пустяк: оформила в детдом за две недели. А там приговорили : «ЗПP». Ванятка, диковатый, как волчонок, не признавал врачебных глупых мер, и странным малым слыл еще с пеленок. Потом же на диагнозы плевал: не лез общаться, избегал подначек. Никто не знал, что втайне рисовал тот большеглазый и вихрастый мальчик.
А рисовал он чудные миры! И расцветали на листах альбомных Живые и трескучие костры – такие яркие, что глянуть было больно.
Бежали реки, пели камыши, сливаясь в такт с рокочущим рогозом… И пахла акварелью неба ширь так явственно, как будто на морозе.
Он рисовал и дворника Илью, что третий год страдал радикулитом. И птиц, летящих на далекий юг, и нити веток старенькой ракиты.
И леденцы с торгового лотка, которые он ел лет в пять когда-то. И море – все в кудрявых завитках. О нем читал он в книжке про пиратов.
Однажды Ванька вынес свой альбом на лесенку в тени огромной липы. Хотел на воробьиный глянуть бой, но вдруг услышал рядом чьи-то всхлипы. А плакал дворник — дедушка Илья, что часто Ваньку жаловал ватрушкой. Он рядом с поварихою стоял, не зная, что пацан его подслушал.
«Вишь, как случилось. Жить-то ей годок от силы предсказали эскулапы. Мол, сeрдца там у ней нашли порок» — и горько и отчаянно заплакал. А Ванька весь — как струнка — чуткий слух. Он знал, что у Ильи есть внучка Даша. Они с Ваняткой лет дружили с двух, и по утрам делились манной кашей. Смешная девочка — две змейки черных кос, в которые ей дед вплетал тесемки. Веснушек россыпь и курносый нос, и тонкий-тонкий голос, как у сойки.
«Так вот, как я Даренку схороню, так в землю сам за нею лягу следом» — теряя вдруг последнюю броню, сорвался голос тут совсем у деда.
Ванятка сжал задумчиво альбом, взял карандаш до побелевших пальцев. Исчезли вдруг и липа и дедтом с толпою его шумных постояльцев. Остались только дашкины глаза – огромные и серые, как ливни. Он рисовал все то, что мог сказать, чтоб сделать ее чуточку счастливей… Он рисовал в грyди ее цветок – с точеным стеблем, тонким, словно свечка. И каждый темно-серый лепесток продлял ее больного сeрдца вечность…
И билось сeрдце в такт карандаша волшебным росчеркам, чтобы стучать и дальше. Ванятка сам почти что не дышал. Он помнил только вкус их манной каши, и дашин смех, похожий на капель, что по утру в казенной койке будит, и заставляет выбегать в апрель, уверенным в вот-вот грядущем чуде…
Минули месяцы. Ванятка на крыльцо опять пошел на солнышке погреться. Вокруг шныряют галки: цок-цок-цок!
«Поверишь ли, совсем здорОво сeрдце!» – за липой снова голоса Ильи счастливого, и Веры-поварихи.
«И ошибиться ведь врачи могли! — басит их тетка, как обычно, лихо, — Бывает, значит! Радуйся, дyрак! Такое чудо явно только свыше!»
«Не говори, Веруха, так, все так!»
Июльским солнцем наполняя вишни, шагает лето.
Ваня взял альбом, погладил грyдь – бoлит теперь утрами…
Рисует он себе сегодня дом, где папа ждет и очень любит мама.
Автор: Елена Холодова 2
