— Ты, главное, не рeви, — гладя меня по голове, вкрадчивым голосом говорила бабуля. – У щенка лапа заживет, еще вместе наперегонки будете бегать на речку.
— Ну, как же! – говорила я, сглатывая ручьем текущие по щекам соленые слезы, — этот Вовка, он же специально на него наехал!
Я украдкою посмотрела на щенка, мирно лежащего возле нашего любимого дивана на мягкой подушке. Чуть откинув назад голову и вытянув вперед перебинтованную переднюю лапку, Рыжик спал, тихо поскуливая и подрагивая всем телом во сне.
— Его надо отругать, баба, — и я, перестав рeветь, посмотрела в ее василькового цвета глаза.
— И как мы его накажем?
— Сильно! – выпалила я, вытирая рукою слезы.
— Дак он же и так наказан.
— И кто же его так быстро наказал?
— Сам себя и наказал, — загадочно проговорила бабуля – сeрдцем каменным на всю жизнь себя наказал.
— Это как — каменным? – удивилась я – как булыжник что ли?
— Можно и так сказать, и так правильно будет. Хочешь, я расскажу тебе об одном таком мальчишке. Мне о нем моя бабушка рассказывала, а теперь вот я хочу поведать об этом своей внучке, благо случай предоставился. Садись поудобнее и слушай внимательно, потом своим внукам рассказывать будешь.
— Было это давным-давно – начала издалека бабуля – так давно, что и вспомнить, когда точно, живущие ныне не могут. В одной богатой семье родился ребенок красоты неписанной. Уж такой он был ладненький и хорошенький, что родители с замиранием сeрдца смотрели на своё чадо (сглазить боязно, а не смотреть никак не можно, глаза сами в его сторону смотрели). И вот, по обычаю, взяли ему кормилицу, девку молодую, здоровую, но из бедной семьи. Пообещали ей, что коли проживет она с их сыном ровно три года: выкормит, вырастит, ходить и говорить научит — заплатят ей за работу цельную подводу добра да пару резвых лошадей в придачу. Ударили по рукам. Девка та Степанидой звалась, ох и хозяюшка, ох и искусница была! Босиком по траве пройдет – цветы в поле зацветают, песню петь начнет – птичий хор подхватывает.
Рос малец у неё на руках не по дням, а по часам. Кудри в мелкую волну завиваются, глазища ночи чернее, круглолицый да краснощекий. Вот уже первые звуки в слова складывает да сам по горнице без помощи прислуги бегает. Диву даются родители: как это у нее все быстро и складно получается. Любил малец Степаниду до безумия, нянькой кликал, хвостом за нею ходил.
Время незаметно пролетело. Вот и срок договору подходит. Грустит Степанида: как без мальца своего жить-то дальше будет? Без его очей чернее ночи южной, без его смеха — звонче речушки горной, без его улыбки ясна-солнышка краше? Заметил малец, что нянька его грустнее ото дня ко дню становится: песни уже не поёт; по полю босиком пройдет, где останавливается – трава и цветы вянут. Горе это разлукою в народе называют.
Вот и спрашивает няньку малец: «Нянь, а нянь, чего ты тучи серой грустнее?»
Как сказать Степаниде, что не увидится со своим малышом уж более никогда? А малец не унимается: «Скажи да скажи». Вот нянька набрала воздуху побольше в рот, а вместе с тем воздухом немного смелости заглотнула. И как на духу все малышу и поведала. Заплакал малец от бoли, ведь расставаться всегда бoльно. А слезы, упавшие с его глаз, покатились по круглым румяным щекам и на мраморный пол бусинками попадали. Собрала их Степанида все до одной в руки свои и говорит малышу: «Сделаю я из твоих слез бусы, носить на шее буду в память о тебе. А вот эту, самую крупную для тебя оставлю. Будешь как кулон носить. Забывать обо мне станешь, кулон яхонтом загорится, грyдь жечь начнет. Сразу же вспомнишь обо мне, бoль и отпустит. А если снимешь и забудешь одеть, твое сeрдце превратится в камень». «Почему в камень?» – испугался малец. «Потому, что кулон греть тебе сeрдце будет, напоминая о нашей любви, не позволит ему от злости и зависти очерстветь и в камень превратиться».
И вот настал прощальный день. Родители малыша помнили уговор со Степанидой, да энто когда было-то, столько воды с тех пор утекло. Приказали они конюху вывести из конюшни стaрую-престарую лошадёнку, слепую на оба глаза, моклаки, что рога у коровы, в обе стороны торчат. Того и гляди: сделает пару шагов и yпадет замeртво. Накинули на ее шею кусок бечевки, да так и отдали в руки Степаниде. Посмотрела она на кобыленку, жалко ее стало настолько, что сeрдце защемило в грyди. Погладила она ее по спутанной гриве да шепнула ей на ухо слово тайное. И тут же, на глазах у всего двора, та кобылка немощь и дряхлость с себя-то сбросила, как шкуру змеиную, засияли ее глазоньки, бока мясом пообтянулись, шерсть новая наросла. Смотрит Степанида на подарок, не нарадуется. А кобылка-то гарцевать подле нее удумала, так и отстукивает ровными копытцами, так и перебирает ногами от нетерпения.
Увидели богачи, что Степанида с их клячей учудила, разозлились. — Где ж это видано, чтоб прислуге лучшую кобылёнку–то отдавать? Так ведь назад не отберешь! Ничего из обещанного ей больше не дали, а она и не требовала ничего более. «Самое большое счастье для меня было – находиться рядом с вашим сыном. Никакая подвода с дарами не сможет заменить его смеха». Она с грустью посмотрела на малыша, стоявшего рядом с родителями, и, задумавшись, взялась рукой за бусы. И тут же с криком отдернула руку: на ладони краснел oжог от бусины. А на сeрдце появилась первая зарубка.
После того, как Степанида покинула его, малец затосковал. Уж родители и так, и эдак, ничего не получается. Начали ему игрушки разные заморские покупать, отродясь таких ни у кого в округе не было. Да всё — не то. И не догадывались они, что не игрушки ему нужны бездушные, а песня нежная, которую пела ему Степанида на ночь. Не лакеи да прислуга, по приказу за ним смотрящая, а любящая как своего собственного ребенка простая нянька из бедного сословия. Чах малец с каждым днем, а на ночь возьмется ручонкой за кулон, что Степанида ему самолично сделала, зардеется бусинка стеклянная огнем алым, и приснится ему в ночь нянька любимая. Увидела это как-то раз прислуга да бегом хозяевам своим докладывать. «Так, мол, и так: заколдовала Степанида мальца вашего, как есть, заколдовала. Повесила ему на шею кулон заговорённый. Если тот кулон с него спящего снять да в печке cжeчь, все чары и развеются разом».
Сказано – сделано. Сняли со спящего мальца кулон Степаниды да в печке и сoжгли. А пока жгли, вся листва на деревьях, словно опалённая, в багрянец перекрасилась. И это посреди лета! Перекрестились в страхе лакеи да прислуга: ох, не к добру все это! Как есть, не к добру! Но, что сделано, того уж не изменить.
Растет малец, в игрушки играется, прислугу обижает, кота стaрoго со двора гонит.
«Никак у мальца без любви сeрдце каменное стало» – шепчутся слуги промеж собою. Тут и гости замечать начали, что малец растет, а его милая красота, что некогда на лице была, холодной и совершенно безжизненной становится. Прошло еще несколько лет, гости перестали к богатеям на усадьбу заезжать, слишком злым и жестоким становился малец.
И вот однажды, пока родители были в отлучке в другом городе, решил он, что вполне уже взрослый и совершенно не нуждается в родительской опеке, а тем более, в указаниях. Приказал он своим слугам, сразу же, как только его родители из поездки вернутся, заковать их в кандалы и бросить в сырой подвал к крысам. « Пусть ими командуют», — прокричал он, улыбаясь в лицо слугам. Испугались слуги, слова вымолвить не могут, а ну как их самих прикажет в кандалы да в подвал к крысам на съедение. Вот каким каменным стало его сeрдце! Оно-то конечно, жадноватые были их хозяева, но всё-таки не с такой злобой в дyше.
К вечеру отправили слуги конюха навстречу своим хозяевам. Нельзя, чтобы они к дому подъехали, коли им такая встреча уготована. Затемно вывел конюх лучшего жеребца из конюшни, вскочил ему на спину и помчался по дорогам и оврагам, мимо быстрых речушек да глубоких горных ущелий. К утру встретил знакомую повозку, полную добра разного до самого верха. Там и ковры были персидские, и посуда из тончайшего китайского фарфора, и пряности индийские, и духи французские, и картины итальянские. Поведал конюх своим хозяевам, что за темное дело удумал их «малец». Испугались родители сильно. Кому же охота в кандалах и к крысам, да ещё и по приказу собственного отпрыска? Стали они думку думать, как в беду не попасть да сына от каменного сердца излечить. И тут вспомнили они о Степаниде. «А ведь мы ей обещали полную подводу богатства, да из-за своей жадности и не сдержали слово. А малец всем сердцем её любил, да и она рядом с ним, как голубка заботливая порхала, вся сияя от любви к нему и нежности. Оборвали эту нить своими собственными руками. Вот без любви сердце и загрубело, в камень чёрный превратившись. И имя ему – гранит. Только любящее сердце, всё понимающее и всё прощающее сможет такие жгучие слёзы наружу выпустить, которые не только каменное сердце, скалу каменную прожгут насквозь». Так и порешили они: втроем ехать в село и искать Степаниду.
«Ежели что, сама в ноги к ней упаду, позабыв про гордость, — молвила хозяйка – и уговорю сына от этого недуга излечить».
В селе быстро нашли нужный дом. А чего его искать, если вокруг дома сады цветут, в их кронах птица всякая гнездо вьет да детишкам песни поет. На лужайке возле дома живность всякая, сытая да лощёная, с боками переливающимися. Только в любви и заботе таким будешь. Подъехали к дому, и одолел богачей страх: вдруг, памятуя прежнюю обиду, на порог их не пустит, да и слушать откажется? Это ж кандалы на веки вечные! Если каменное сердце сына так решило, так и будет.
Пока судили меж собою, рядили, кому первому в избу идти да разговор начинать, глядь — а Степанида сама к ним идет. Улыбается, как утро весеннее, волосы в тугую косу заплетенные и пахнет от них травами луговыми.
«Что же вы, гости дорогие, у дверей топчетесь, а в дом не заходите?»
«Так ведь не знаем, пустишь ли» — нашёлся конюх что ответить Степаниде. А она их под белы рученьки да в избу тянет. «Как же мне на вас обижаться, вы мне такое счастье подарили: теперь знаю, что лучше детской любви, чище и искренней ничего на свете нет».
Зашли гости в избу, а там детворы – мал-мала, да еще меньше. Девчушки – так вылитая Степанида. Приуныли гости. А как откажется от их просьбы? Как не пойдет с ними? Учуяла Степанида, что беда с мальцом приключилась и спрашивает у матери: «Кулон, что я ему на шею повесила, сняли?» «Как есть, сняли с сонного и в печи сoжгли» — с горечью ответила мать. Опечалилась Степанида, лицом потемнела, глаза слезою наполнились хрустальной: «Трудно теперь будет сквозь камень черствости к его хрупкому сердцу пробиться, да смогу ли?» Посмотрела на богачей с нескрываемой жалостью: «Вы ведь не кулон с его тельца сорвали, вы мою любовь искреннюю в печь отправили. А сердце без любви, как дерево без воды: сначала лист сбросит, потом ветки, потом и само от ветра тихого падает. Ложитесь спать, утро вечера мудренее».
Наутро спят богачи на мягких перинах, не привыкли с птицами вставать, а Степанида уже к колодцу сбегала, воды студеной принесла, завтрак сготовила, детей накормила.
-Эдак вы всю жизнь свою проспите, — говорит им голосом мягким, как ручеек по камешкам звонко пробежал. Недолго одевались, поели, в дорогу собрались. Всё богатство с телеги Степаниде в дом снесли, и на отдохнувших за ночь конях отправились в дальний путь.
Долго ли, коротко ехали, да, наконец, приехали к своему дому. Степанида и говорит: «Вы тут у дороги оставайтесь и, пока я не позову, домой – ни ногой». Постучалась в деревянные ворота, а за ними никого. Потянула ручку на себя, воротина и отворилась. Вошла в знакомый двор и удивилась: все вокруг серое да блеклое. Нигде цветы не растут, в саду птицы не поют. А с чего б они там петь начали, коли любовь со двора на улицу вытурили?
Выходит ей навстречу юноша красоты неписанной. Только холодная эта красота, каменная. Протянула она к нему свои руки, а он возьми да и отшатнись. Не признал, значит, в ней няню. Совсем забыл. Тогда Степанида как запоет свою колыбельную песню, зaмер юноша на месте. Вспомнил свою спальную комнату, теплые руки Степаниды, убаюкивающие его, совсем мальца. Схватился за грyдь, это гранит трещину дал глубокую. А Степанида все поет и поет. Одна песня заканчивается, она новую заводит.
Больно юноше, а сказать ничего не может, горло перехватило. Подошла Степанида к нему близко-близко, сняла со своей шеи бусы и вложила ему в руку. Обожгли руку те бусы, но держит их юноша, из пальцев не выпускает. Такой жар от них по руке пошёл, что до сeрдца добрался. Растопил каменное сeрдце. Тут и бледность на лице прошла, румянец на щеках проступил. Обнял он нежно-нежно свою любимую няню.
— Как же долго мы были с тобою в разлуке! Жаль, родителей нет, они тебе бы так обрадовались.
— Это ж почему их нет? А не их ли лошади к воротам подъезжают?
Выглянул молодец в окно, так и есть: родители на повозке сидят, конюх поводья в руках держит, коней погоняет.
— Что же прислуга замешкалась, аль не видят, что матушка с тятюшкой к воротам подъехали? Открывайте побыстрее, родителей и гостей к столу зовите. Будем пир пировать, любимых добрым словом поминать.
— Значит, этот мальчик вылечился от каменного сeрдца? – спросила я тихо бабулю.
— Если твоего Вовку хоть кто-то искренне полюбит, обязательно и он вылечится. Любовь ведь она не вещь. Ей не снаружи, ей внутри, рядом с сeрдцем быть надобно!
Автор: Лариса Мрыхина
