У самой околицы деревенской колодец стоял. Стaрый он был. Такой стaрый и древний, что даже и стaрики уж не помнили, кто его выкопал и когда, только баяли люди, что недоброе это место. Блазнится тут всякое. Днём-то ишшо ладно, а в сумерках, да тем паче ночью, ходить возля него не следует. Ежели вдруг приходилось кому из деревенских домой по потёмкам уже возвращаться, то колодец тот обходили стороною, круг большой совершали. Колодец-то аккурат у самой дороги стоял, вот и приходилось петлю делать. Да уж лучше так, чем в беду попасть. Говорили, что случалось иным видеть возле него то собаку белую, то птицу большую невиданную, то лошадь, что паслась у колодца сама по себе, а то и девицу…
Сруб у колодца того цел ишшо был, трухлявый , правда, а вот журавель давно уж истлел и сгнил, и лишь пень кривой, оставшийся от него, напоминал о том, что когда-то брали из того колодца воду. Да она и сейчас была, вода-то. И в безлунные ночи приходили к тому колодцу ведьмы по воду. Для дел своих колдовских тёмных брали её. Дядька Макар, чья изба в деревне крайняя стояла, баял, что видел раз, как ведьмы воду-то брали, а доставал им ведро самый настоящий чёрт, со свиным рылом и рогами, он-де нырял в колодец с громким всплеском, визжа и хрюкая, а после выскакивал наверх, подбрасываемый дьявольской своей силой, и разливал щедро из ведра в подставленные ведьмачками кувшины да крынки. А ещё говорили, что дна у того колодца нет. Но да то никто не проверял, так, сплетни одни, что бабы вечером на завалинках треплют, а у баб языки, как известно, что помело.
И жил в той деревне Игнат. Парень добрый да светлый, к людям приветливый, на помощь скорый. Об ту пору вошёл он в женихов возраст, к девятнадцати дело шло. Девки ему глазки строили, поглядывали томно из-за плетней да калиток, когда он по улице шёл, парень он был видный, да и сeрдцем открытый. Только никто ему пока не глянулся. Ходил он вместе со всеми парнями да девчатами на посиделки, лишь солнышко за реку закатывалось, да деревенские петухи принимались дремать до своего часу, как опускались на деревню сумерки в сладкой дымке, наплывающей с полей, как ложились спать стaршие люди, умаявшиеся за день на тяжёлом крестьянском труде, а из-за леса выглядывал остророгий месяц, освещая ярким своим светом избы да тропки, сады да луга, речной бережок и любимое у молодёжи место – скамейка у дома бaбки Матрёны.
Отчего уж парни да девки ту скамейку облюбовали они и сами бы, пожалуй, не ответили, да только каждый вечер по заведённой традиции с весны и до осени собирались они под обхватистой душистой липой, что обымала скамейку своими руками-ветвями, укрывая густым шатром. Бaбка Матрёна была глуховата, и смех молодёжи не мешал ей крепко спать после трудов праведных. Вот и в тот вечер, когда наступило едва только лето красное, тоже так было. Собрались девчата с парнями на посиделки, и Игнат тоже пришёл. Шутки да песни, разговоры под семечки да танцы под гармонику, переглядки да улыбки — что ещё для счастья молодого надо? Всем ладно, всем весело. Но вот слово за слово и вышел отчего-то спор промеж ребят, да такой, что чуть до драки не дошло. Крики, шум стоит. Тут окно в избе отворилось, и выглянула из него заспанная бaбка Матрёна, она, сощурившись, пригляделась, а после и прикрикнула:
— Чавой-то вы тут расшумелись? А ну, идите прочь, ишшо чего доброго водяниху мне к дому привадите! Эва, русальна неделя нынче на дворе. Идите в друго место балагурить.
Ребята притихли, а бaбка, поплевав три раза за окно, пробурчала под нос:
— Х р ен да полынь, плюнь да покинь.
После захлопнула створки и задёрнула вышитую занавеску.
— А чего это она про водяниху какую-то толкует? – спросила Ташка.
— Знамо дело, про какую, ту, что в колодце чёртовом водится, — ответила ей Паранья.
— Да ведь то байки старухины, — рассмеялась та, — Сказки одни.
— Сказки — не сказки, а отец мой ту водяниху видал раз, — подала голос Дуняша, — Возвращался он из Лужков соседних, от кума, а ночь была лунная, ну, выпили они, конечно, в гостях-то, и лень ему стало сворачивать с дороги из-за колодца этого, да круг делать, он и пошёл прямо. И как с колодцем поравнялся, слышит голосок тонёхонький, то ли поёт кто-то, то ли плачет. Он прислушался. Думает, нешто из наших баб кто-то. А после видит – а у колодца журавель целёхонек, и стоит у колодца девушка, журавель тот наклоняет, да ведром воду черпает из колодца, а вода-то не набирается. Вот диво. Тятя уже, было, подойти хотел, но тут и заприметил, что девица та вся как есть прозрачная, лунный свет сквозь неё проходит, будто соткана она из тумана зыбкого, руки тоненькие, волосы длинные, сарафанчик зелёненький, а в косе лента красная. Ночь лунная была, тятя всё-превсё разглядел. А как разглядел, так и бросился бежать вон.
— И не приходила к нему после водяница-то? – девки слушали Дуняшу, как заворожённые, не сводя с неё глаз, и забыв про семечки.
— Нет, не приходила. Он ведь главное условие соблюл!
— Эт какое же?
— Он в глаза ей не смотрел!
— Эва как, — протянули девки.
— Да, — заговорщически шепнула Дуняша, — Иначе бы всё, конец, точно говорю.
— А что это там бaбка Матрёна сейчас наплела про полынь? – спросила крохотная росточком Алёнка, — Спросонья что ли сбрендила.
— Ничего не спросонья, — важно ответил Николай, — Мой дед говорил, что русалки-то очень полыни боятся, так что бaбка Матрёна не зря про неё помянула.
— Эва что, — ответили девчата, — Так что же, ежели полыни надрать да с собою взять, то не пристанет водяница? А может нам сходить к колодцу да и поглядеть на неё?
— Тьфу на вас, — отмахнулся Николай, — Ишшо чего придумали, вертихвостки! Нечего туда ходить. Дурное дело нехитрое. А ну как после в деревню она повадится? Нет уж, пущай себе у своего колодца сидит.
— Николаша, — спросила Ташка, — А как же полынь от водяницы защитит?
— Дед баял, что можно венок из неё сплести, или в карман пучок положить, а то и вовсе подмышки намазать.
— Ну, тут двух зайцев можно у б ить разом, — засмеялись парни, — И смердить не будешь, как козёл душной, и от нечисти убережёшься!
— Ой, всё бы вам зубоскалить, — отмахнулась Алёнка, — А вот я бы поглядела на русалку-то, больно любопытно мне…
— И не вздумай, — сказал Николай, — И вообще, по домам пора, засиделись мы нынче, завтра на работу вставать по заре.
— И, правда, по домам пора, — согласились остальные, и ребята стали расходиться каждый в свою сторону.
Игнат тоже домой отправился, распрощался с товарищами, да пошёл по тропке, что меж огородов петляла. Месяц ясный ярко светит, каждую травинку разглядеть можно, кругом травами да цветами полуночными пахнет душисто, мотыльки ночные порхают, свежо… Вроде бы спит мир, а всё же не тиха ночь, изредка собаки во дворах друг с другом перелаиваются, рыба в реке всплёскивает, филин в лесу ухает. Вдруг птица ночная где-то далёко вскрикнула, протяжно, тоскливо, и стихло всё разом, словно одеялом пышным накрыли мир. Такая тишина настала, что Игнат на месте встал и зaмeр, не поймёт ничего, показалось ему, что оглох он разом. Покрутил головой туда-сюда, и слышит вдруг – поёт кто-то. Удивился Игнат, прислушался, пошёл на голос тот. Идёт, а кругом туман клубится-стелется понизу, и откуда только взялся? И постукивает кто-то, ровно коготком скребёт по дереву.
Шёл-шёл Игнат и вывел его голосок к околице. Смотрит парень, а он уже у самой крайней избы стоит, туман кругом, как молоко, а впереди, там, где колодец, светлым-светло, месяц над самой полянкой застыл, освещает ярко и как днём всё видать. Игнат ближе подошёл, любопытно ему сделалось, разговор нынешний в голове возник.
— Нешто водяница поёт? – думает, — Пойти что ли, глянуть одним глазком? То-то будет, что нашим завтра рассказать.
Как задумал, так и сделал.
Ближе подобрался и видит – девица стоит у колодца. Красивая такая, ладная. Коса у неё до земли, в косе лента алая. Сарафанчик на ей зелёненькой. В руках ведро держит, а сама всё причитает о чём-то. Поднял глаза Игнат, а у колодца журавель целёхонек, и сам-то сруб ровно новенький стоит. Он ближе подошёл. Тут девица причитать перестала, и на Игната глаза подняла, так и обмер он.
— Ну, всё, — думает, — Прoпал я теперь. Ведь говорила Дуняшка, что нельзя ей в глаза глядеть. И полыни-то, дyрак, не надрал. Эх-х-х. Прoпала моя душенька. Буду теперь вон вместе с нею у колодца бродить веки вечные да стенать, как дyша неприкаянная. Хотя девица-то ничего так, гожая, с такой и остаться не грех.
А девица стоит, глядит, и рукой его к себе манит.
— Была — не была, чего уж теперь, — решил Игнат и к девице пошёл.
— Чего тебе? – спрашивает, а сам любуется, девица красивая, вот бы в жёны ему такую.
— Помоги мне, добрый человек, — просит та, а голосок у неё звенит, как колокольчик полевой, как ручеёк лесной.
— Ага, как же, я тебе подсоблю, а ты меня в колодец свой утянешь! Нашла дyрака!
— Вот ещё, сдался ты мне, — подбоченилась девица.
— А чего же тогда? – подивился Игнат, — Ведь ты водяница!
— Водяница, и что с того, — вздохнула девица, — Маменька меня прокляла при жизни моей, а как пoмeрла я, так и стала русалкою. Доля моя такая.
— Отчего же прокляла она тебя? – жалко стало Игнату красавицу.
— Не хотела я замуж идти за стaрого да богатого, что ко мне сватался. А любила я Петрушеньку своего, больше жизни любила, да маменька моя против была. Прoкляла она меня, — опустила лицо девица.
— Да отчего же ты пoмeрла-то, красавица? – спросил Игнат.
— Утопла, знамо…
— Да-а, — протянул Игнат и почесал в затылке, — Да чем же я тебе помогу-то?
— Мне водицы из этого колодца достать надобно, непростая она.
— И на что она тебе?
— Коли я той водою умоюсь, да напьюсь, так душа моя покой обретёт. Проклятье с души моей спадёт.
— Да ить ту воду ведьмы берут, знать плохая она!
— Никаких ведьм тут сроду не было, — рассмеялась девица, — Выдумали всё люди, язык-то он без костей, чего только не намелет. А колодец этот божий человек поставил, что жил здесь давным-давно. Вода эта силу имеет, а люди и не ведают о том. Сторонятся этого места, хоронятся.
— Вон оно что, — протянул Игнат.
— Помоги ты мне, набери воды, — взмолилась девица, — Не даёт мне проклятье родительское воды набрать. Нет мне покоя. Устала я.
— Отчего ж не помочь, коли такое дело, да смогу ли, — усомнился Игнат.
— Сможешь, сможешь, — обрадовалась девица, — Держи ведро-то.
Взял Игнат ведро, перекрестился, к журавелю его приспособил, склонился над срубом, и зачерпнул водицы чудесной. А как ведро наверх поднял, так и вздрогнул – вода в ведре звёздами светится, будто небо само в том ведре колышется.
Припала девица к ведру, зачерпнула полную пригоршню, плеснула себе в лицо, после напилась жадно, и улыбнулась:
— Спасибо тебе, Игнат, добрый человек! Пусть тебе добро твоё стократ возвратится и пусть то, о чём ты думаешь, сбудется.
Смутился Игнат, думал-то он сейчас о красоте её девичьей, загляделся на неё.
— Ну, прощай, Игнат, пора мне, — месяц рогатый протянул вдруг с небес свой луч и по нему, будто по лесенке шагнула девица наверх.
— Звать-то тебя как, красавица? – опомнился Игнат, бросившись к лунной лествице.
— Варварою, — донеслось в ответ, — А завтра на ярмарку ступай…
И смолкло всё, туман развеялся, звуки появились, как и не было ничего.
— Вот ж морок, — тряхнул головою Игнат и зашагал скорее прочь.
Ничего не понял он, зачем ему на ярмарку – завтра в поле ему надобно, со всеми на работу.
— А, была — не была – пойду!
***
Ярмарка в то воскресенье большая развернулась, весёлая. Погулял Игнат, да домой уж было собрался, как вдруг девчонку в толпе заприметил. И она на него, вроде как глядит, улыбается. Подошёл он к ней ближе – коса у неё до земли, лента в косе алая, сарафанчик зелёненькой. Похода на кого-то, а на кого – не может Игнат вспомнить.
— Пойдём на карусель? – предложил он девушке.
— А и пойдём, — отвечает та.
Весело им вдвоём, ровно сто лет знакомые, нагулялись вволю, по домам пора.
— Откуда же ты будешь-то, красавица?
— Да из Больших Ельников я, Варварой меня звать.
Вздрогнул тут Игнат, понял на кого девица похожа.
— А меня Игнатом зовут, — улыбнулся он в ответ, — Может, в следующее воскресенье снова тут увидимся?
— Увидимся, коли тятя на ярмарку поедет, — кивнула Варвара.
— Ну, до встречи.
— До встречи.
Так и пролетело лето красное… А по осени посватался наш Игнат к Варварушке, на Покрова и свадьбу сыграли. А на другую весну поставил Игнат новый сруб и журавель у заброшенного колодца, людям правду рассказал, и стали к колодцу люди ходить, да воду пить, и от воды той немощные выздоравливали, ссорящиеся примирялись, некрасивые расцветали, а злые добрыми становились. То ли сказка то, то ли быль – то неведомо, много на свете чудного да неизведанного есть, кто во что верит, с тем то и случается…
Автор: Елена Воздвиженская
