Это были сначала глаза, такие, такие… глазенки полные нечеловеческой тоски. После уже разглядела, что к глазам прилагался шоколадный нос и шоколадный полугодовалый щен, с рыжими подпалинами. Но глаза-а-а-а-а. Ребята, я таких глаз не видела ни у одной собаки.
Я ахнула и прижала к ceрдцу корзинку с подарком. И это было чистым сумасшествием… Во-первых, я же деревенская, а держать в доме собак в деревне не принято. А во-вторых, у меня был Потапыч, в смысле — муж, звала я его так, за рост, силу, размах плеч и особую, охотничью, будто чуть в раскачку мягкую походку.(тьфу-тьфу-тьфу -он и сейчас есть, а пишу «был»). Этакий типичный таежник, не признающих иных собак кроме лаек. А тут — такса… Вот же поддобрили читатели… Подарили. Я ехала домой и ждала, что отправят нас с Дезькой далеко за пределы руccкого литературного языка, а, может, и из дома. Суровый мой брутал маленьких собачонок на дух не переваривал.
Он глянул чуть брезгливо на полуголое, точнее бархатное существо, с непомерно короткими лапами, и непомерно длинным носом и констатировал:
— Помесь крысы и крокодила. Нагадит — прибью.
И мы уползли в мой «кабинет» в надежде, что одна будет тихонечко сидеть в комнате, а вторая сделает все, чтоб за порог своего пространства «помесь крысы и крокодила» не пускать. Ага! Не пускать таксу!!!
Таксоводы сейчас меня поняли.
Сгусток энергии, летящая молния, прыгающая сосиска… вот что такое такса. Она уже через полчаса носилась по дому, как маленький тайфун.
С дивана на кресло перескакивала так, как не прыгает даже кошка. Фи-у-у-у, и расстояние полтора метра преодолено. Потапыч присвистнул.
— Это не собака, мать, это белка-летяга…
И молча сел на диван, удивительно он даже не заворчал, хотя бардака не любит. Он просто сидел и смотрел, на Деззи минут десять. Т, а успела обследовать зал, заглянуть во все углы, облаять кота, и раз двадцать совершить прыжок. Муж крякнул:
— Батарейка у неё где?
Таксенка точно поняла и заскочив на диван вполне спокойно устроилась у его ноги. Муж опасливо отодвинулся… Она подползла опять, а надо сказать, Потапыч всегда горячий, даже в лютый мороз, холодными могут быть руки. Но… обнял — и жарко. Дезька доверчиво и прижалась к этому теплу. И… заснула. Резко, как бывает засыпают малые дети.
— Батарейка села — констатировал муж.-Следи, чтоб Тагир не порвал.
Тагир — это наш медвежатник. Рослая лайка, весьма крутого нрава. Он рвал и суровых кавказцев, без особого страха.
— А гулять с ней как?
— Поводок и ошейник сооружу пока, потом нормальный купишь.
Ага, поводок… Если Дезька и выходила на поводке, то это была не прогулка, это была — пробежка. Дзька неслась, как спущенная с тетивы стрела. Я бежала следом. потому как если я пыталась затормозить бег, она хрипела, давилась на ошейнике, но все равно бежала. Муж понаблюдав за таким выгулом. Снисходительно заметил:
— Учи собаку-то, учи. А то будешь с ней всегда бегать.
— На! — передала я поводок.
И муж… рванул следом за таксой.
— Чего не учил? — ехидно спросила
— Да маленькая она, больно, задушится еще, — оправдался муж.
А надо сказать, что мой любимый Потапыч, как все крупные люди, как-то пасовал что ли перед маленьким и хрупким. Не эта бы его черта, кто знает, стала бы я его женой или нет. Видимо это черта всех богатырей, эдакое желание защитить того, кого так просто сломать.
Было забавно наблюдать, как он, обычно лишенный церемонности с кем бы то ни было, бережно брал таксу не за шкирку, не-а, он брал её так, как берут хрустальную вазу, двумя руками с боков, боясь сжать чуть сильнее, и брал то для того, чтоб пересадить с кресла на… диван — да-да, даже не на пол. Он мог, отшвырнуть за шкирку Тагира, да что там, он легко и дурного жеребца под уздцы сдерживал. А вот Деззи удержать не мог. Она вырывалась из огромных лап так, как прошла бы сквозь паутину. Он беспомощно несся следом, большой, неловкий и жалобно звал
— Домой, Деззи, домой…
Куда-там! И ему ничего не оставалось, как опускаться на корточки и протягивать руки. Дезька тут же разворачивалась и неслась к нему на руки. И с победным видом въезжала в дом, восседая на его руках, как на троне.
Естественно, что Дезька росла чертовски избалованной, жeртвoй её зубов пали три подушки, несколько пар ребячьей обуви, покрывало, пододеяльник, парочка пультов и один сотовый телефон. Муж усмехался:
— А не бросай, пусть к порядку приучает вас…
Но однажды случилось непоправимое. Дезька съела любимый спальник Потапыча. О! Этот спальник — мечта полярника, легкий, теплый, ужасно дорогой. Он им гордился, еще бы спальник был предметом зависти мужиков. Я вытащила его просущить… И … просушила. Разрезвившаяся разбойница стянула его с забора и проверила на качество. Да, могу теперь точно сказать — он был на гагачьем пуху…
Я с ужасом ждала мужа. С у-жа-сом! Понимаете, мир деревни — это мир гендерных стереотипов, и одно дело, когда пропадают вещи из женского мира: подушки, покрывала, полотенца.. а другое, если кто-то покушается на мир мужской. Да еще и мир — охоты. Ружья, спальники, палатки, патроны, рюкзаки — это святое. Это табу. Так по крайней мере было у нас.
Я попробовала хоть как-то залатать спальник, но… На всякий случай я заперла Дезьку в своем «кабинете» — небольшой комнатке, пристроенной Потапычем специально для меня и моего компьютера.
Потапыч стоял с порванным спальником и молчал… Боже, как я боюсь такого его молчания… Следом обычно идет медвежий рык:
— Да какого черта!!!
А тут он отчего-то поднял голову и как-то так странно улыбнулся, точнее уставился за мое плечо и улыбнулся. Я обернулась, стараясь проследить взгляд… На окне на задних лапах стояла Деззи, изо всех сил упираясь передними в стекло.
— Выпусти, еще окно высадит, коза, — махнул рукой муж
— А ты её тут не yбьeшь? — робко поинтересовалась
— Я что зверь, что ли? — возмутился муж и хмыкнул, — Вся в тебя, маленькая, рыжая, наглая, а ничего сделать не могу… Две любимые сучки, блин…
Я поняла, что последняя тирада — это уже выхлоп прошумевшего гнева. И проглотила оскорбление без упреков. Хотя… формально он был прав, мы и правда обе — те еще… особы.
А нынче в конце октября, Потапыч, как раз был в тайге, Дезька разбудила меня среди ночи. Это было странно, сквозь какой-то дурной сон, я так не хотела открывать глаза. Но открыла. Она теребила за руку, тянула одеяло, прыгала по мне и лаяла. Я спустила ноги с кровати, со странным ощущением, что все еще сплю, и звуки доносились сквозь тoлcтый слой ваты, и все вокруг было каким-то неопределенным. И ноги вдруг оказлись такими, будто из них вытащили кости. Я попробовала встать и опустилась на пол. Если честно, то я и не поняла, что произошло. Было полное ощущение, что я сплю, просто сплю. И только на полу, дошло: это угар. Печь закрыли рано. Как я шла к спальне сыновей — надо было видеть, я ползла, ноги упорно отказывались держать, поднималась по стеночке, опять ползла. Путь в полсотню метров показался бесконечным. Но ниболи, ни страха, сплошное отупение, такое роботизированная задача — разбудить. Мальчишкам повезло больше -дверь в их комнату была закрыта. Или молодость вязла свое, но это не я, это они вывели меня на улицу. И они же открыли окна в доме.
Я все время пока они суетились сидела на крыльце и грела Дезьку за пазухой, она очень быстро замерзает. И тут просто тряслась, как в лихорадке. Сколько времени провела на улице не помню, мальчишки затопили времянку и досыпали мы уже там.
Потапыч вернулся к вечеру, выслушав взбудораженные рассказы мальчишек, я говорить могла с трудом, голову как будто кувалдой раздолбали., спросил:
— Ты как сама-то проснулась?
— Вон, — промычала я, указывая на Дезьку, улегшуюся на его коленях, — Подняла.
Потапыч, то ли крякнул, то ли хрипнул что-то невразумительное и лицом ткнулся в короткую Дезькину шерсть.
И будто застонал. Мне кажется, только он и понял тогда, от чего она спасла нас, да и его.
Да нас троих дошло это буквально вот, когда ставили елку. Старший сын вспомнил, когда вешал на елку стеклянную собачку.
— Дезька, — сказал он, держа в руках хрупкую игрушку, — Дезька — это же символ года…
— Да, рыжая собака, — отозвалась я
— А фиг бы мы сейчас елку наряжали, ма.
И доперла я… А правда, фиг бы мы её наряжали…
Автор: Записки провинциалки
