Всю жизнь дед Василий из неё пил. Только из этой чашки. Чай там, молоко или чего другое – но только из неё. Красивая была чашка.
Большая, широкая, как раз по деду. Цветочки какие-то там были прорисованы – лютики, не лютики, поди пойми…
А только чашку ту ему ещё до свадьбы Евдокия подарила, сказала ещё так, с хитрецой, мол, чашку разобьешь – меня забудешь…
Завтра аккурат у них с Евдокией-то свадьба золотая. Готовились, как же… Сыны приедут, дочки, да не одни, а со всем кагалом – детьми, внуками. У старшего-то, Ваньки, вон уже и правнучек есть, Егорушка, полтора годика. Столы решили во дворе накрывать – друзья-приятели тех лет ещё живы-здоровы, придут. Не все до золотой-то добрались, поразводились, новые семьи позавели. А они вот – как голубок с голубкой…
Осталось только холодец разобрать, да по тарелкам разлить, так чего она, Евдокия, куда не надо полезла-то? Размахалась руками, чашка-то и разбилась. Столько лет стояла, а тут возьми и разбейся.
Евдокия только ахнула – не к добру, мол…
А Василий… Василий так осерчал, просто вот до невозможности.
— Чего ты своими крюками-то шаришь? Чего тебе там понадобилось-то? Перец? Дак где перец, а где чашка! Сколь лет стояла! Из чего я теперь пить-то буду?
Хлопнул дверью так, что та задрожала.
Теперь не скоро явится, раз осерчал…
Евдокия и так и эдак повертела осколки – нет, не склеить.
Делать нечего – пришлось самой потихоньку холодцом заниматься. Вот уж и управилась было, а деда-то нет, как нет.
«Куда понесло старого? Может, к Кузьмичу? Так тот не пьёт… да и сам-то теперь… не больно выпивает. Здоровьишко уж не то, что было…»
Собралась полегоньку, да тоже пошла. Хлеба прикупить – маловато показалось, да конфет ребятишкам. Они-то городские, что им варенье.
Магазинишков теперь в их селе несколько – пооткрывали. А то один был, там и хлеб, и селёдка, и керосин, и мануфактура.
Ну, зашла в один из них, там, где посуда продаётся. Долго чашки с тарелками разглядывала. Красота! Разве с таких они с дедом всю жизнь ели-пили? Приглянулась ей одна чашечка. Тёмно-синяя, с золотом. Аж сверкает… Дороговата только. Ну, уж раз сама виноватая, что ж…
— Это кобальт, — сказала молоденькая продавщица, девчонка совсем. Чья вот только дочка, Евдокия не помнила уже. Мордашка симпатичная, знакомая.
— Их всего несколько и было, берите, не пожалеете. Эта последняя…
Ну, раз последняя… Да ещё и кобальт какой-то. Вздохнув, Евдокия достала кошелёк.
Дома-то развернула, ахнула… Горит-переливается… Красота!
«Вот ему взамен разбитой-то. А то гляди, расстроился ведь. А я-то тогда сдуру, да в шутку сказала, что забудешь, мол… Столько лет и не ссорились-то толком. По мелочи, разве…».
Да так чашкой залюбовалась, что и не заметила, как дверь открылась, и сапоги Василия в сенях забухали.
Хотела прикрыть чашку полотенечком, да не успела.
Василий как вошёл, так и стал столбом, на чашку уставился.
— Вот, Вася, купила тебе… Чтоб не горевал сильно-то. Ещё пятьдесят лет проживём, а?
— Проживём… — отошёл от столбняка дед Василий. – Проживём, коль руками махать не станешь… Вот я тут…
Он аккуратно извлёк что-то из полиэтиленового магазинного пакета, развернул, и…
Вот тут уж и Евдокии ахнуть пришлось…
Чашка была точно такая, капелька в капельку, как она купила….
— Это я тебе. Расстроилась, думаю, жинка-то моя, а всего-то пятьдесят годочков и прожили… — смущённо рассмеялся дед Василий.
Он осторожно пристроил купленную чашку рядом к первой. Заходящее солнце осветило обе чашки, и обе они искрили, сверкали и переливались золотом в его последних лучах…
Василий осторожно приобнял Евдокию за плечи.
— Поживём ещё, мать, как думаешь? – спросил ласково.
— Поживём, отец…- эхом откликнулась, улыбнувшись, Евдокия…
Автор: Лена Полякова
