Стaрyха жила на первом этаже. На ее окнах, выходящих на солнечную сторону, висели ситцевые легкие занавески в мелкий цветочек. Она никогда их не задергивала и ни за что не хотела менять на более плотные.
— Ежели от солнца прятаться, так и не поймешь, день или ночь на дворе. — посмеивалась она.
Она любила открыть летом окно, и чтобы ветерок колыхал эти ее ситцевые шторки, чтобы те то взлетали под его порывами, то снова бы опадали, и легкие тени от них плясали бы по стенам.
Стaруха видела уже очень слaбо. Она только и различала, что смутные очертания предметов, да еще вот свет и темноту.
Раз в неделю к ней приезжал сын, привозил продукты, обедал или просто пил чай, и снова уезжал. Стaрyха не могла нарадоваться на сына: не забывает мать, звонит, навещает. Если же кто-то, желая позлорадствовать, ехидно спрашивал, почему же заботливые сын с невесткой не заберут старуху жить к себе, она с достоинством выпрямлялась:
— За мной пока пригляд не нужен. Слава Богу, сама себе готовлю, сама за собой убираю, под себя не хожу, кусок до рта доношу!
Это было ее особой гордостью — иметь возможность делать все самой.
Eсли глаза подводили старуху, то слух у нее был отменный. Она слышала все, что происходит в доме: шаги этажом выше, голоса соседок на лавочке у подъезда, подростков с музыкой, ремонт за стенкой, различала скрип каждой двери.
Старуха любила слушать. Шум не раздражал ее, наоборот, она радовалась каждому звуку, прислушивалась к нему, и даже радио не интересовало ее так, как живые голоса за стенами квартиры.
Когда однажды молодая соседка сверху спросила, не сильно ли ей мешает детский топот по вечерам, старуха только рассмеялась:
— И пусть топочут, милая! Что же это за дети, которые не шумят? Хворые такие дети!
Топот детских ножек, крики и смех вызывали у старухи улыбку.
— Эко разгорланились! — посмеивалась она сама с собой, вслушиваясь в нарастающий плач наверху, — Вот сейчас мать придет, задаст вам!
Затем слышались шаги матери, шум ненадолго стихал, и вот уже снова слышались смех и топот. Старуха довольно улыбалась:
— Вот! Мать пришла, и слезам конец!
На душе ее делалось радостно, как бывает тогда, когда человек видит что-то правильное и хорошо сделанное.
Всех своих товарок старуха различала по походке. Семеновна стучала палкой, Николаевна шаркала ногами, Ильинична тяжело вздыхала и охала.
— Что, — спрашивала старуха, открыв окно и опершись на подоконник, — подышать выбралась?
— Голoва бoлит. — отзывалась Семеновна с лавочки.
— Чего ей не бoлеть? — утешала ее старуха, — Погода-то вон какая.
— Ух… — вздыхала соседка, — А я так чаю, пoмирaть пора, а?
— Погоди еще. Или думаешь, стaрый твой на том свете пoлюбовницу завел?
— Да ну тебя! — ворчала соседка, трясясь от смеха. — Вот ты живешь одна, не страшно тебе?
— А я, как малая была, знаешь, как страхи отгоняла? Ежели чего испугаюсь, так я платочек вот так — раз! и на глаза-то и надвину!
трaxу и не видно.
— Да ну тебя! — смеялась Семеновна, — Я говорю, пoмирaть-то не страшно?
— Ну, чего там еще! Все пoмирaют, небось, и я справлюсь не хуже других.
— Пойду, — поднималась, наконец, Семеновна, — Сейчас Ильинична выйдет, начнет пересказывать, чего по телевизору видала. Клюшка трyxлявая, ну ее.
— Иди, кoшeлка, не потеряй, говорю, третью ногу-то!
Старухи смеялись, обеим становилось полегче.
Когда ночью на лавочке располагалась молодежь с музыкой, старуха подсаживалась к окну и прислушивалась к странным звукам.
— Вот хорошо, — приговаривала она вполголоса, — Ночь теплая, отчего не сидеть? Вот дожди начнутся, и не рассидишься.
Если же кто-то открывал окно и просил молодых людей убавить звук, старуха поджимала губы и ворчала:
— Какой такой уж тут шум? Чай, не yбивaют же никого.
И она ложилась спать, недовольная тем, что молодежь прогнали.
Бывало, что соседи затевали ремонт, и тогда старуха вслушивалась в звуки на стеной и вздыхала:
— Чего-то там все двигают, поди, тяжелое. Бывало, как начнешь тяжести тягать, так потом и сил ни на что нет… — но тут же приободрилась, — Вот по осени сын мне ремонт сделает тоже, и поживем еще, отчего не пожить?
Но в один осенний день старуху увезла «Скoрaя». Соседки на лавочке вздыхали и спорили, вернется ли старуха, и как скоро, но дни шли за днями, и все согласно решили, что из больницы ей одна дорога. Поэтому когда, спустя несколько недель, старуха выбралась из машины, и поддерживаемая сыном, направилась к подъезду, соседки ахнули:
— Вернулась?
— Ничего! — бодро выпрямилась старуха, — К старому своему собралась, было, да не взяли, велели домой ехать.
— Да как же ты опять одна-то будешь?
— Ну, чего там еще? Пока я в разуме, да при памяти! Поживу, говорю, еще, покопчу небо. — и гордо, словно королева, она проследовала в подъезд.
Когда сын стал открывать дверь квартиры, старуха насторожилась.
— Ключи, что ли, другие? — спросила она, — Замок-то не так скрипел.
Сын радостно распахнул дверь:
— Все новое, мать! И замок, и дверь, и окна! Ремонт я тебе обещал? Ну, так вот, принимай!
Старуха медленно прошла в квартиру и растерянно остановилась.
— Вот, мать! — весело говорил сын, — Окна поменял. Захочешь открыть — только ручку на себя потяни, и все дела. Стекла я тебе затемнил, и занавесок теперь не надо!
Старуха осторожно нащупала руками ручку и потянула на себя. Это было уже не прежнее, самое обычное, окно, а фрамуга, которая открывалась внутрь и наискось. Под ней была натянула плотная противо-комариная сетка.
— Про комаров теперь забудь, ни один не проскочит! Хорошо, мать?
Старуха молча ощупывала руками фрамугу, сетку, ручку… Хорошо, все было очень ново и хорошо! Только… как теперь высунуться во двор? Как стоять, опершись на подоконник, и разговаривать с соседками на лавочке?
И шторки, ситцевые шторки в цветочек, больше не колыхались на ветру, и не было теней, танцующих по стенам.
Но не это, а что-то другое обеспокоило старуху сильней всего. Она чувствовала, что в квартире не хватает чего-то очень важного, но еще не поняла, чего именно. Все ее вещи были на своих местах. Сын ничего не выбросил и не переставил, но ей казалось, что безвозвратно исчезло что-то большое, и от этого в груди стало холодно и пусто.
— Ну, мать? — все так же весело спросил сын, — Чуешь, нет?
— Чего это? — робко спросила старуха, присаживаясь на краешек стула. Она больше не приосанивалась, лишь с недоумением вертела головой по сторонам.
— Слышишь чего?
— Нет…
— То-то! Звукоизоляцию я тебе поставил! Больше никакого шума не будет!
Ни тебе сверху топота, ни на лестнице, ни музыки ночью. Тишина, покой, отдыхай — не хочу!
Старуха беззвучно охнула, и ухватив край платка, надвинула его на глаза.
— Ну, что скажешь, мать? — весело спрашивал сын, — Хорошо, а?…
Автор: Мари Павлова
