— Совсем ты у нас заневестилась уж, Катюшка, — сказала неожиданно баба Уля, сидевшая напротив внучки за столом, подперев кулачком щёку.
Катюшка, не ожидавшая такого поворота, вспыхнула и опустила глаза:
— Да ты что, бабуль, такой разговор завела…
— А чевось? – подхватилась баба Уля, — Я дело говорю. Вон ты какая у нас стала – ладная да гожая, прошлым летом ещё, что щепа бегала по огороду за жуками, а нынче уж и походка другая стала и округлости.
— Да ну, бабуль, — ещё сильнее покраснела Катюшка, — Я пойду лучше крыльцо помою, после дождя натоптали мы там. Да калоши ваши с дедом вымою.
— Иди-иди, — закивала баба Уля.
— А Димка-то тоже по ей неровно дышит, я-то вижу, правда, дед? — обратилась она к деду, едва только Катюшка вышла за порог.
— А то, — отозвался из угла дед Семён, беливший печь, — Я уж это наперёд тебя заприметил, когда он ко мне о прошлом лете зачастил. «Дед Семён, дай молоток, дед Семён, нет ли шурупов?».
— А помнишь, дед, как мы с тобой молодые были? Давно ли дело было, а вот уж и жизь прошла.
— Ничаво она не прошла. Внуки выросли, дак после правнуки пойдут. А кто с имя возиться станет? Конечно нам с тобой привезут на лето, да и зимою на праздники. Так что, Ульяна, не хандри, чего-то ты разнюнилась, ступай вон лучше чайник поставь, чайку хочется.
За окном опустились сумерки. Баба Уля вышли с дедом посидеть на лавке у двора, Катюшка примостилась тут же, на своём любимом месте – отполированном временем пне. Повеяло прохладой с реки, и в лесу, что начинался за огородами, заухал коротко и глухо филин.
Что-то зашуршало вдруг за спиной в палисаде, там, где росли высокие бархатные мальвы и золотые шары, метнулось понизу, растревожив цветы, те закачались в ответ, закивали головками, а в дальнем углу палисада, под пышным калиновым кустом кто-то вдруг чихнул. Катюшка аж подскочила со своего пня и встревожено уставилась на своих стариков.
— Чаво испугалась? – засмеялась баба Уля, — Нечего бояться тут, домовой это.
— Кто? – протянула непонимающе Катюшка.
— Дак домовой, суседко наш. Будь здоров, батюшко! — сказала баба Уля в палисадник.
— А чего это он тут делает, на улице-то? – спросила недоверчиво Катюшка.
— Резиденция тут у его летняя, — всё ещё посмеиваясь, ответила бабушка, — Зимой-то он в запечье живёт, а летом на дачу выезжает – в золотых шарах поселяется. Больно уж уважает он эти цветы.
Катя посмотрела на бабушку с подозрением – шутит она что ли?
— Бабуль, я уже взрослая, а ты всё сказки мне рассказываешь.
— Вот дак да, — всплеснула руками баба Уля, — Это что ж значит, все мои былички ты за брехню принимала? Я-то думала, ты давно уж усвоила, что в мире всяко бывает и что не одни мы тут, а есть ещё и невидимые хозяева. И у реки, и у леса, и у дома, и у хлева вот…
Катюшка подскочила к бабушке, присела рядышком, обняла за плечи, чмокнула звонко в морщинистую щёку, пахнущую хлебом и молоком, сказала примирительно:
— Ну, прости, бабуль, конечно, я верю тебе, и всё понимаю. Не обижайся. Просто давно ты мне ничего не рассказывала, я и подумала, что наверное просто раньше я маленькая была, вот ты мне сказки и говорила, а теперь вроде как ни к чему…
— Здрасьте-пожалуйста, ни к чему, мы вон с дедом уж вовсе старики, а и то сказки любим. Как без сказок жить? Да и то, сказка-то она лишь наполовину выдумка. А другая половина мудрость жизни. Так то.
— Бабуль, — подластившись к старушке, завела речь Катюшка, — А расскажи про домового? Почему он золотые шары любит и чего ему летом в доме не живётся?
— Ладно, уж, слушай, лиса, — улыбнулась баба Уля.
Дед Семён крякнул, свернул козью ножку, задымил:
— И я послушаю, давно уж сказок не было.
— Домовой у нас хороший, добрый, — повела речь баба Уля, — Вот у Лидухи, скажем, у той страх, а не домовой. Пакостит постоянно. И всю жизь она с им мается. Она его и так и эдак задабривала, а всё ему не так. Он им от прошлых хозяев достался, от Окуньковых, что прежде в том дому жили. Дак они уж такие склочные были, всё бранились, что ни день, не было промеж ими сладу. Вот и домовой, на их глядя, обозлился. Как дед Окуньков помер, купили тот дом Лидуха с мужем, заехали.
А домовой и начал с первых дней им карактер показывать – то бельё на верёвках во дворе запутает, то вьюшку закроет, и дым из печи в избу повалит, то ведро с водой разольёт, то на коте примется по избе скакать. А раз и вовсе Лидуху испугал. Она дома одна была, задумала испечь пирогов, тесто поставила на печь, чтоб опара поднялась. Слышит, шум какой-то на печи, булькнуло чего-то, хлюпнуло. Она глядь – а там из посудины на неё привиденье лезет!
— Какое привидение? – не поняла Катюшка.
— Дак это она после поняла, что не привидение, а домовой это был. Видать пошалить решил, да в опару-то и плюхнулся, весь в тесте изгваздался, и видимым стал. Не сказывала что ли я тебе, что домового так увидеть можно?
— Не-е-ет, — протянула Катюшка.
— Вот, — ответила баба Уля, — Ежели на него муку дунуть или высыпать, то он тут и проявится, каков есть. И с тестом так же вышло. Извозился он в опаре, и видимый стал. Лидуха говорила, как старичок, только махонький очень, с кошку, борода небольшая, но окладистая, волосатый, лохматый. Она криком кричать да из избы вон бежать, а вслед ей хохот да шум – домовой посудину с печи на пол скинул. Вот каков.
А однажды гости к Лидухе приехали. Какая-то троюродная сестра что ли с внучкой. То да сё, посидели, всё тихо вроде. При гостях он себя хорошо вёл, не хулиганил. Спать легли. Девчонку-то эту положили на полу, лето было, жарко очень, ей перину на пол и постелили. Утром встали, а у девчонки волосы длинные были, до пояса, так вот домовой их все спутал, да так, что и не расчесать никак, колтун на голове. Бились-бились, так и уехали, повязав платок на голову, после Лидуха сказывала, что пришлось состричь косу, никто не смог распутать волос. Наш-то не таков, к счастью.
— А какой он, наш? – спросила Катюшка.
— Каков… Росточку с ребёнка годовалого, волосы белые, борода длинная до пояса, кафтан на ём серенький, полосатой, красным поясом подвязанный, штаны зелёные, на ногах портки да лапти. Хороший он, добрый. Я, когда мы с дедом поженились, хоть и хозяйственная была, а всё одно – толку не хватало. Так он мне помогал.
Утром, к примеру, до того сладко спится, а корову пора в стадо гнать, он меня под бок толкает, да мягко так, не больно вовсе. Вставай, мол, засоня. Пробужусь я, побегу нашу кормилицу доить да в стадо провожать. А раз баню топила да головню пропустила, уж, было, мыться собрались идти с дедом, а за печью дома как завоет. Мы испугались. Никогда такого не было. И воет и воет, ровно волк там засел. А это он не хотел, чтоб мы шли, понимаешь? Предупреждал, что горе может быть. Только мы не сразу это поняли. В баню всё же ушли. А только сели на полок, как в печи закукарекало. Тут мы вовсе перепугались. Дед взял кочергу да распахнул печь, а там головня красным светится. Тут-то мы и смекнули. Дед меня отругал, говорит, чуть не угорели, как же ты проглядела?
— Было, было дело, — поддакнул дед Семён, — Помню.
— А ведь в бане банник живёт? Как же он домового пустил? – спросила Катюшка.
— А чего ему не пустить, они одного поля ягоды, оба о хозяевах пекутся. Только банник он малость с характером, чуть что не по его, может и осердиться. С ним главное правило не забывать, что после полуночи в баню ни ногой, его время наступает. Четвёртый пар, значит.
— Бабуль, а чего же он в цветах-то селится? – напомнила Катюшка, — И как ты узнала?
— А про это мне ещё моя бабка сказывала. Летом домовому, как и нам, жарко в избе, хочется ему на ветерке обдуться, ночной прохладой подышать, на звёзды полюбоваться. Не всю ведь жизнь за печью сидеть. Вот и поселяется он летом в золотых шарах. Фазенда это его. А почему в шарах, так высокие они, густые, оттого, небось, и нравятся они ему.
Так что ты зазря там не лазь, не тревожь его, пущай отдыхает, отдых он всем нужен. А осень придёт, работы у него много будет, к зиме станем готовиться, окна протыкать ватой, вторые рамы вставлять, украшать рябиной да игрушками. В подполе вот опять же порядок надо будет наводить. Пущай пока порезвится тут, на воздухе. А нам спать пора, идёмте в дом.
— От зараза! – воскликнул дед Семён, шлёпнув себя по щеке, — Вот те оплеуха!
— Комары кусаются, — пояснил он своим «девчонкам», — И, правда, в дом пора.
— Спокойной ночи, домовой, — шепнула тихонько Катюшка, проходя мимо палисада, и склоняясь к золотым шарам, что светились звёздочками в синеве сумерек, отражая лунный свет, — До завтра.
В цветах зашуршало и поскреблось, и они закачали жёлтыми головками, словно говоря:
— До завтра, хозяюшка! Спи себе с Богом!
Автор: Елена Воздвиженская
