Иногда достаточно маленькой искры, чтобы запустить цепочку воспоминаний. Маленького или просто чего-то незначительного и тогда воспоминания не заставят себя ждать. В моем случае искрой оказалась книга, найденная на полке во время уборки.
Старенький «Хоббит» Толкина в переводе Наталии Рахмановой. Книга, чья обложка истрепалась, а страницы пожелтели и покрылись разнообразными пятнышками. От кофе, от чая, от холодной котлеты, от абрикосового варенья бабушки. Еще одна искра и тысячи воспоминаний о летних каникулах в деревне.
Июнь.
Отец отвозил меня в деревню в первых числах июня, через неделю после «последней» линейки. Город уже начинал задыхаться в летней жаре и те, кто мог, сплавляли детей в деревни, лагеря или уезжали с ними на дачи. К зелени, к прохладе прудов, рек и озер, к свежему воздуху, в котором не чувствовались нотки плавящегося асфальта.
Машины у нас не было и в деревню ехали на автобусе «Икарус». Красно-белом монстре, от сидений которого болела спина, а голова кружилась от бензинового запаха, витавшего внутри салона. Ехали ночью, потому что жара не так донимала и дороги были свободными. Несмотря на долгую дорогу, я радовался этим поездкам. Каких-то восемь-девять часов, и я буду в деревне у бабушки. А дальше три месяца относительной свободы, игр с друзьями и приятной деревенской работы. Дорога всегда пролетала быстро, но в памяти засели воспоминания о тех поездках: холодные котлеты, заботливо упакованные мамой еще дома, бутылка холодного лимонада, купленная на одной из редких остановок, обязательная книга, которую можно читать, пока не стемнеет и салон «Икаруса» не погрузится во мрак. Книги каждый раз менялись, но была одна, которую я всегда возил с собой в рюкзаке, и без неё поездка в деревню теряла смысл. Старенький «Хоббит», дивная сказка для детей и взрослых, которую я знал наизусть.
Первым, что запоминаешь, приезжая в деревню, становится воздух. Он другой. В нем нет духоты, бензина и опаляющих нос запахов. От него первое время кружится голова и порой его хочется намазать на хлеб и съесть. Воздух в деревне пахнет молоком, дикими цветами и амброзией. Им нельзя надышаться. Он бьет в голову похлеще деревенского самогона и куда приятнее этого ядреного пойла.
Асфальта в деревне нет. Есть только небольшая асфальтовая дорога в центре: потрескавшаяся и пыльная. Пыль повсюду, но это пыль не домашняя, от которой слезятся глаза и хочется чихать, как безумный. Это пыль бурая, теплая и мягкая. Когда первый раз скидываешь кроссовки и встаешь ногами в придорожную пыль, то запоминаешь этот момент навсегда.
А еще в деревне тихо. Нет того шума, как в городе. Лениво перебрехиваются собаки, когда мимо калитки во двор проходит случайный прохожий. Лениво воркует домашняя птица и лениво гудят коровы на лугу, недалеко от бабушкиного дома. Шелестят листья плодовых деревьев, сухо шумят пожелтвешие сорняки и стрекочут в высокой траве букашки.
Ты стоишь перед калиткой и дышишь полной грудью. Июньское солнце печет голову и обжигает плечи, но ты этого не замечаешь. Как не замечаешь и бабушки, которая уже спешит к калитке, увидев гостей. А потом слезы, причитания, что «ребенка в городе голодом морят» и кружка холодного молока из погреба.
Настоящего молока, холодного, как ключевая вода. Свежего, жирного и вкусного. От него ломит зубы, но им невозможно напиться. Хочется пить до тех пор, пока не лопнешь. А бабушка продолжает суетится и на столе появляются пирожки с картошкой и капустой, тарелка борща, холодное сало и сметана в банке с воткнутой в неё ложкой. Ложка стоит прямо, не проваливается и не качается. Сметана жирная, желтоватого цвета, а на вкус, как крем.
Бухаешь ложку сметаны в борщ, хватаешь пирожок и жадно ешь. А бабушка подкладывает еще и еще, пока ты шевелиться не перестанешь. Жареная картошка с печенкой, вареная курица или утка, деревенский хлеб из грубой муки, одним ломтем которого можно накормить улицу. Кружка горячего чая и банка с абрикосовым вареньем янтарного цвета. Сладким и густым.
— Ешь, ешь, внучек, — говорит бабушка, а ты улыбаешься, потому что знаешь, что в погребе еще с десяток таких банок с вареньем. И не только абрикосовым, но и сливовым, вишневым и яблочным. Лето только началось, а ты уже объелся на всю оставшуюся жизнь.
Отец всегда уезжал через неделю. Возвращался в город, на работу. В жару и духоту. Но я не печалился. Лето только начиналось.
Примерно в середине июня в дома по соседству приезжали мои друзья. Кто-то издалека, как и я, на каникулы к бабушке, кто-то жил поближе. Но веселье начиналось не сразу. Сначала надо было поработать и наши бабушки всегда за этим исправно следили.
Вставать надо было в семь утра. Бабушка вставала еще раньше. Доила козу, выпускала птицу и прочую живность. Копалась в огороде, а потом приходила в мою спальню, будила и, с ласковой улыбкой, протягивала стакан парного козьего молока. Так начиналось мое утро. Потом был чай с абрикосовым вареньем, вкус которого я никогда не забуду, и работа.
Натаскай птице и животным воды, покорми поросят, отведи коз на луг пастись, подергай сорняки на огороде, пока не жарко. А потом гуляй до вечера, потому что в жару работать невозможно. Бабушка обычно вязала что-то дома или дремала под тихое бормотание радиоприемника, а я отправлялся на поиски приключений.
Ловил пауков в стеклянные банки и устраивал их бои. Обустраивал наблюдательный пост на любимом дереве и часами сидел на толстых ветвях, как обезьянка, смотря вдаль. На бескрайний луг, где паслись наши козы, на бескрайнее голубое небо, по которому лениво плыли облака. Иногда болтал с друзьями через забор, пока наши бабушки отдыхали. Мы придумывали занятие на вечер, а потом маялись, ожидая, когда стемнеет и бабушки разрешат погулять. Но до вечера мало кто терпел.
— Ба, я погуляю?
— В шесть чтобы дома был. Управляться надо, — и ты, не дослушав, несешься к калитке, за которой тебя ждут друзья. Игры в индейцев, ловля ящериц и полевых мышей, беготня и смех…
Июль.
Июль в деревне жаркий. Еще жарче июня, с редкими грозами и необычайно ленивый. От тягучего воздуха, пахнущего цветами, хочется спать. Живность забилась в редкий спасительный тенек или охлаждается в разрезанных шинах, в которых плещется вода. Воду нужно менять раз в два часа. Живность все выхлебывает и выплескивает, а свиньи и вовсе лежат кверху пузом в грязевых ваннах. Таскать воду надо из колодца. Настоящую колодезную воду. Холодную, как лед, и со странным запахом и вкусом. Она пахнет тухлыми яйцами, но бабушка говорит, что полезнее этой воды нет ничего. Только козы не пьют её. Козам надо нормальную питьевую воду, которая есть в другом колодце. Стоит такая жара, что я часто бегаю к колодцу, поднимаю пару ведер холодной воды и с диким криком опрокидываю их на себя. Холодная вода обжигает и освежает. И высыхает почти моментально. Как дожить до вечера…
Но мысли улетают прочь, когда рядом с калиткой останавливается оранжевый «Москвич» соседа деда Коли, с чьими внуками я дружил. «Москвич» у нашей калитки значит одно – меня зовут купаться на пруд.
Я бегу к бабушке, корчу слезливую моську и, получив разрешение, хватаю из пакета плавки, полотенце и бегу к друзьям. Полчаса тряски по деревенским дорогам, и мы на месте. Машина не успевает остановиться, как мы гурьбой высыпаем на берег, скидываем с себя шорты и с визгом несемся к спасительной воде, теплой и приятной, как парное молоко.
После трех часов купания, уставшие и довольные, едем домой. По пути останавливаемся на поле и забиваем багажник и салон «Москвича» горохом. Зеленым и сладким. Его мы лузгаем, как семечки, пока не подъезжаем к калитке и я иду помогать бабушке управляться.
Накорми птицу и живность, натаскай воды, загони гуляющих по улице гусей и сходи за козами. Отнеси кашу собакам, достань из погреба варенья для чаепития и дуй гулять с друзьями.
Там, под тутовником, лежит отполированное нашими задницами бревно. Прохладный вечерний ветерок вызывает мурашки, а скрывшееся за горизонтом солнце окрашивает небо в оранжевые и красные цвета.
Мы сидим и травим байки. Страшные истории. Про ведьму с соседней улицы, которая забыла голову на Шабаше и утром yмeрлa. Про черного пса, крадущего детей. Про «чертовы ворота», через которые пройдешь и потеряешь душу. Темнеет быстро и становится еще страшнее. Мы жмемся друг к другу, громко смеемся, чтобы прогнать страх и с облегчением выдыхаем, когда бабушки зовут нас домой.
Перед сном мы с бабушкой болтаем, она рассказывает мне истории из своей молодости, смеясь, делится тем, каким был мой отец в детстве. Мы пьем чай с абрикосовым вареньем, слушаем радио и иногда играем в «Дyрака».
Перед сном я выхожу на улицу и задираю к небу лицо. Таких звезд, как в деревне, в городе не увидеть. Звезды в городе тусклые и безжизненные, а в деревне их миллионы. Ярких, холодных и блестящих, как бриллианты. На них можно смотреть вечно. Лежать на скамейке возле дома и рассматривать ночное небо…
Август.
В конце августа за мной приезжали родители. Приезжали не только для того, чтобы меня забрать обратно в город, но и помочь бабушке собрать урожай. Выкопать картошку, ободрать вишни, которые мы не успели ободрать, закатать огурцы и помидоры в банки и набрать продуктов домой. Я ждал приезда родителей. Ждал и боялся, что бабушка расскажет им о моих шалостях и меня накажут. Но я ждал. Потому что знал, что родители привезут мне сладостей, пару новых книг и новости из дома.
Ждал тех моментов, когда бабушкина хата вечером наполнится звонкими голосами и смехом. Ждал не только с радостью, но и с тревогой. Собирать урожай я не любил, а собирать предстояло много.
Картошку выкапывали несколько дней, пока огород не пустел. Тогда я отправлялся в погреб, набирал в ведро прошлогодней картошки, которая успела прорасти и чуть скукожиться. Потом шел к бабушке и спрашивал разрешения позвать друзей.
Мы собирались на огороде поздним вечером и там, где еще недавно был картофель, мы разводили костер, притаскивали пару бревен и готовились к долгим посиделкам. Расходились далеко за полночь. Сытые и довольные, перемазанные в золе и с диким сушняком от печеной картошки, малосольных огурцов и холодного сала. Повзрослев, к этому добавилось и пиво, а потом и первый самогон. И посиделки проходили до самого утра. Ребятня выросла, не успели бабушки оглянуться…
Перед отъездом бабушка становилась особо ворчливой, но я лишь через десяток лет понял, почему она была такой. Ведь скоро я уеду домой, и она снова останется одна, до следующего лета, когда отец привезет меня на каникулы в деревню. Зимой мы тоже иногда приезжали, но только на две недели. Две недели зимних каникул и потом возвращались в город, везя с собой бабушкины закрутки и варенье.
За неделю перед отъездом я приступал к своему ритуалу. Заваривал огромную кружку чая, мазал три больших куска хлеба абрикосовым вареньем, брал «Хоббита» и шел под любимое дерево, где читал любимую сказку, пока бабушка не звала меня управляться. Иногда я просто думал о том, как провели свое лето одноклассники и друзья во дворе. Думал о Фильке, который остался дома и ждал моего приезда. Думал о своих книгах из домашней библиотеки. Думал о бабушке и о том, как буду уезжать.
А потом были слезы, расставание, поцелуи и долгая дорога домой. Ванна, нормальный туалет, телевизор с мультиками, любимый пёс Филька, друзья, завидовавшие моему «шоколадному» загару и маячившая на горизонте школа.
Сейчас.
Бабушки уже давно нет. Деревня и мои каникулы остались лишь в воспоминаниях. На смену им пришла взрослая жизнь, работа и душный город летом. Ты встаешь в семь утра не для того, чтобы накормить домашнюю живность, а для того, чтобы заработать денег себе на еду. Уходишь утром, приходишь вечером, смотришь какой-нибудь фильм, по выходным убираешься дома и… вдруг находишь старенькую книжку.
Открываешь её и оказываешься не в теле тридцатипятилетнего мужика с усталыми глазами и загруженным различными проблемами мозгом, а наивным ребенком, который трясется в «Икарусе» по дороге в деревню. Снова видишь ту улочку, покосившуюся хатку и бабушку, которая спешит к тебе навстречу. Негромко бормочет радио на стене, тикают часы, а на столе дымится кружка с чаем и на толстый ломоть хлеба густо намазано абрикосовое варенье. И тебе снова двенадцать и не надо ни о чем думать. Впереди лето. Впереди целая жизнь.
Автор: Гектор Шульц
