В последнее время особенно остро Светлана почувствовала, что стареет.
Раньше все думала — не выспалась, устала, плохо выгляжу. Вот будет время — приведу себя в порядок, будет выходной — отосплюсь, будет отпуск — отдохну.
Потом заметила, что в трамваях и в магазинах ее называют не девушкой, как прежде, а женщиной. «Женщина, передайте на билетик», «Женщина, вы последняя в кассу?» И неотвратимый переход из разряда девушек, к которому она себя до сих пор причисляла, в мощный отряд старых дев.
С детства мать уделяла большое внимание ее нравственному воспитанию. В ее присутствии она постоянно рассказывала всякие печальные истории о потерявших стыд девушках, о коварных мужчинах, о брошенных в роддоме детях…
Она говорила, что девушка должна быть гордой, что мужчинам доверять нельзя, что на улицах знакомиться неприлично, на танцы ходить нехорошо, в подъездах целоваться стыдно… И в заключение, повернувшись к Светке, мама непременно добавляла: «Смотри, если что узнаю!»
В пятом классе в Светку влюбился один мальчик, Ленька Никитин, ходил за ней всюду как тень и однажды, когда она замешкалась в раздевалке, вдруг подошел с отчаянным видом и ткнулся губами куда-то возле ее виска.
Светка с криком и плачем принялась его драть за волосы, она решила, что произошло то самое — ужасное, непоправимое, за что мама все время грозится надавать ей, и потом несчастного Леньку на пушечный выстрел к себе не подпускала.
Это было ее первое и последнее любовное приключение. Она свято выполняла мамины наказы — не ходила на танцы, не знакомилась на улице, не целовалась в подъездах. Вот только гордость свою продемонстрировать ей никак не удавалось — не перед кем было гордиться, да и нечем.
Зато гордилась мама. Ах, как она гордилась своей скромной, благонравной, честной дочерью! Когда одноклассница Люська Давыдова выскочила замуж сразу после школы, а через три месяца родила, мама, поджав губы, говорила приятельницам:
— Ну, уж моя Светка такого никогда не позволит. Уж я-то могу быть спокойна.
Когда соседская Ленка устраивала шумные скандалы родителям, требуя то новое платье, то невероятной стоимости туфли, мама качала головой, выражая сочувствие Ленкиным родителям, и при этом лицемерно сокрушалась:
— А моя Светочка тряпками совсем не интересуется.
Светка действительно не интересовалась ни тряпками, ни мальчишками, хорошо училась, все праздники проводила в кругу семьи, вечера просиживала у телевизора. В общем, была, что называется, примерной девочкой. Образец для подражания и вечный укор всем знакомым девчонкам. И мама была за нее спокойна.
Забеспокоилась она позднее, когда Светке стукнуло уже лет двадцать пять. Все ее школьные подружки давно были замужем, некоторые даже по второму разу, а у Светки и на горизонте никого не было.
После института она пристроилась в районной детской библиотеке, рядом с домом. Коллектив чисто женский, да и какой там коллектив — шесть человек, в основном незамужние или разведенные. Вечера Светлана по-прежнему просиживала у телевизора.
Однажды мама осторожно сказал ей:
— Свет, ты б сходила, что ли, куда-нибудь вечером, чего все дома-то сидишь?
Светка недоуменно посмотрела на нее — куда идти-то?
— Ну, к знакомым там или в кино, — продолжала развивать мысль мама.
А какие у нее знакомые?
Ну, сходила однажды к Елене Ивановне. Чрезвычайно содержательный вечер провели. Елена Ивановна угощала ее чаем и рассказами о своем сыне Володьке, который в данный момент служит где-то на границе.
— Жаль, Светочка, что вы старше его, — говорит Елена Ивановна, — а то б сосватала за вас Володьку. Посмотрите, какой он у меня.
И доставала фотографии. У Володьки круглые щеки, серьезные преданные глаза, а вид такой, словно он ждет, что сейчас его погладят по головке и за что-то похвалят. Настоящий отличник боевой и политической подготовки. Прямо как будто только что с Доски почета сняли.
— Нравится? — с затаенной гордостью спрашивает Елена Ивановна.
Светка из вежливости кивает головой, а сама злится. Скажите, какая честь — за Володьку ее сосватала бы, всю жизнь мечтала!
— Двадцать лет живу только для него, — рассказывает Елена Ивановна.
Елена Ивановна неожиданно поворачивает разговор: — А вам, Светочка, замуж надо выходить. Одной нельзя. Знаете, как тоскливо одной.
Так она и знала, что этим кончится! Ну что им всем от нее нужно? Одноклассников встречает — первый вопрос: «Замуж вышла?» На работе только об этом и разговоров. Мама пристает: «Почему ты ни с кем не встречаешься? Почему ты никуда не ходишь?» Прямо надоели!
Сказала как-то матери — просто, чтобы отвязаться:
— А в чем я пойду? Мне надеть нечего.
Тогда мать с отцом немного посовещались, купили ей канадскую дубленку, австрийские сапоги, синее платье и туфли на высоком каблуке.
Девчонки в библиотеке долго ахали, вертели ее во все стороны, восхищались, ужасались ценам. С зарплаты Светка еще косметики накупила и ходила по улицам с гордо поднятой головой. Только, наверное, вид у нее был чересчур шикарный в этой амуниции — познакомиться с ней никто так и не попытался.
Потом дубленка потерлась, сапоги сносились, платье выцвело, а замуж она так и не вышла.
Мама теперь каждый день встречала ее молчаливым выжидающим взглядом, в котором читалась обида и недоумение. Светка готова была сквозь землю провалиться. Но что же ей теперь — хватать за рукав первого встречного и спрашивать: «Не хотите ли вы на мне жениться?»
Да разве она одна такая? Вон Ирина, Томка — тоже тридцатилетние «девочки». Это они так обращаются друг к другу — девочки да девочки. Аж противно. А сама Елена Ивановна? Тоже ведь не старуха.
Несколько дней назад Томка начала подбивать всех на авантюру — в ресторан пойти.
— Чего теряться? — разорялась она. — Сидим тут, как клуши, среди книг, ничего не видим.
Елена Ивановна ее неожиданно поддержала. Ирина сначала замялась, у нее все-таки ребенок на руках, а потом согласилась. Ну и Светлана, как все.
Вот вчера они и двинулись в ресторан — в тот, что поближе. Шли непривычно разодетые, гордые собственной смелостью, возбужденно и громко смеялись, строили планы на будущее, дескать, хватит, надо регулярно куда-нибудь выходить, а то весь век просидишь, состаришься, надо брать от жизни все…
— Вон Ирина — родила без мужа, и правильно сделала, — громогласно говорила Томка. — По крайней мере есть что вспомнить!
— Ну и ты рожай, кто тебе не дает, — усмехнулась Ирина.
— И рожу! — угрожающе сказала Томка. — И Светка родит. Правда, Свет?
Светка презрительно фыркнула.
— От кого? — засмеялась Ирина. — От святого духа, да?
Между прочим, могла бы и помолчать!
— Ой, не могу! — грохнула Томка. — Надо нашей Светочке племенного мужика найти для осеменения.
— Себе найди! — огрызнулась Светка.
Светлана брезгливо морщится — какая гадость, а Томка еще над ней издевается:
— Светочка, сознайся, у тебя любовник есть?
— А у тебя? — парирует Светка.
— Навалом! Они у меня за месяц в очередь записываются. Принимаю по талончикам, как в поликлинике. Хочешь, тебе парочку подкину на развод?
Никого у нее нет! Врет она все! Страшна как смертный грех. Светка иногда ее просто ненавидит, эту Томку. Все время она к ней пристает, поддразнивает. И все разговоры только о мужиках.
Светка кусает губы от злости — и чего ради она с ними в ресторан потащилась? На работе надоели!
А уж вырядилась эта Томка! Платье все в блестках — а сама широкая и плоская, как рыба-камбала.
У Ирины платье длинное сиреневое, из мягкого струящегося щелка. Идет плавно, фигура под платьем то на мгновение вся обозначится, то снова пропадет в складках. Все к месту и сшиты со вкусом. Странная она вообще-то, Ирина, замкнутая какая-то.
Елена Ивановна — та в своем обычном костюме деловой женщины. Как всегда, строгая, элегантная, застегнутая на все пуговицы.
Вот притащились они в этот ресторан, а там мест нет — суббота, надо было думать, заказали бы заранее, а то пришли — ждут их, как же!
— Тут еще один кабачок есть недалеко, — говорит Ирина.
Двинулись всей толпой. Там наконец повезло. Подсадили их за шестиместный столик к двум мужчинам, ничего из себя мужики, лет по сорок с хвостиком, один капитан загранплаваний, а второй подполковник авиации.
Ирина, правда, слегка усмехнулась, когда они это сказали, а Томка уши развесила, пристала к капитану — где вы бывали да что повидали? Тот такой сдержанный, немногословный, на Томку — ноль эмоций, сразу на Ирину глаз положил.
Как только музыка заиграла, он к ней: «Разрешите?» Ирина встала не спеша, провела руками по платью, поправила волосы и двинулась к центру зала, скользя и переливаясь, словно капля воды по лезвию ножа.
А Томка сидит, как мокрая курица, Глазами похлопала и, недолго думая, переключилась на летчика:
— А на каких самолетах вы летаете? А почему не в форме?
Но тот тоже себе на уме, так и шныряет глазами — то на Светлану, то на Елену Ивановну, а сам все подливает:
— Давайте, девочки, выпьем за знакомство.
Томка орет:
— Давайте, давайте! — Хлобыст из бокала.
Летчик наконец сделал выбор — на следующий танец пригласил Елену Ивановну. И Светлана тоже не засиделась, ее грузин с соседнего столика пригласил. Томка одна осталась.
А Ирина нарасхват, чуть капитан зазевается, уже тут как тут кто-нибудь за спиной стоит. Светкин раскошелился, шампанское к ним на стол прислал с официанткой, пришлось потесниться, его пригласить.
Елена Ивановна вся раскраснелась от вина, смеется, летчик ее за плечи обнять пытается, что-то шепчет на ухо. Только Томка одна сидит и дым пускает. Светлане даже как-то жалко ее стало, и когда быстрый танец объявили, она говорит:
— Том, пошли с нами!
И пошли все вместе, в кружок встали в центре зала. Поплясали от души. Тамарка сразу повеселела, как все-таки мало человеку надо.
У Светки что-то радостно и тревожно свербило внутри, и все были вокруг ужасно милыми — и Елена Ивановна, и Ирина, и даже Томка, и всех было почему-то жалко, и хотелось чего-то такого отчаянного, она даже расхрабрилась и выпила целый бокал шампанского.
Вот и вечер к концу подошел, все полезли в карман за деньгами, но тут выяснилось, что грузин уже за все рассчитался. Тогда все зашумели, запротестовали, а он ни в какую — у нас, говорит, так принято.
Потом все вместе вышли на улицу. Ирина с капитаном сразу попрощались и ушли. Летчик пошел провожать Елену Ивановну, и Томка туда же пристроилась, им по пути. Светлана вдруг оказалась наедине с грузином, стоят посреди улицы и смотрят друг на друга. Ей сразу же так неуютно стало.
— Пойдем ко мне в номер, — говорит он, — чай пить.
Тут она перепугалась, прямо до колик в животе, и забормотала:
— Мне домой надо, меня мама ждет.
А он все пойдем да пойдем, на минуточку, говорит, только на одну минуточку, поговорить надо, и тянет за руку к гостинице. Она руку вырывает, лепечет:
— Ой, да что вы, поздно, меня же не пустят к вам.
Она упиралась, упиралась, да как завизжит — громко, противно:
— Пусти, дурак, чего пристал!
Он и отпустил. Она бегом — хорошо, такси подвернулось. Ехала и всю дорогу тряслась от страха. Потом уже, как в постель зарылась, какая-то странная мысль в глубине сознания екнула, даже не мысль, а так — сожаление о чем-то.
Сегодня утром пришла на работу, ни на кого смотреть не хочется, а ехидная Томка говорит:
— Ну как твой грузин? Темпераментный мужик, да?
Светка чуть не ударила ее, честное слово!
А потом стала всех подзуживать:
— Ну, девочки, когда мы снова вылазку сделаем?
Светлана только презрительно отвернулась.
Елена Ивановна головой покачала:
— Идите, девочки, без меня.
Ирина, загадочно улыбаясь, молчала. Зачем они ей теперь сдались? Правда, капитан ее простым шофером оказался, но и это ничего.
— Ну вот, — расстроилась Томка, — раз в сто лет выбрались, и снова по своим углам. — А жаль. Хорошо погуляли!
