«Тишка, Тишка, что же ты, дурошлёп, делаешь? Она тебе в матери годится, а ты замуж её. У неё дочь такая же, как ты. Подумай, дурья голова, когда она рожала Светку, ты молоко грудное сосал. Не порть себе жизнь.
Я это говорю не как брат, а как отец. Не улыбайся. Когда батя умер, вы с Машкой на мне висели. Не помнишь? А я помню. Жрать было нечего, а вы как нарочно: «Есть хотим!» Бился я как рыба об лёд, батрачил за плесневый хлеб на кулака-мироеда.
Когда отца хоронил, ничегошеньки не понимал, а потом насыпало мне, брат, так, что ревел белугой втихаря. А кому расскажешь? И толку? Напугал бы вас только… Выйду в поле пахать, а как с лошадью управиться, не знаю.
Смеялись надо мной многие, а кое-кто (есть добрые люди на свете) помогал. Вот так и растил вас. А кулак знаешь какой? Евлампий Харитонович, будь он неладен! Небольшой, зато пуп выше носа, красный, с проплешью, улыбается, а камень за пазухой держит постоянно.
Чуть что не так – кожу снимет, ему в радость покуражиться… «Что ж, — скажет, — Иван, Иванов сын, умел варить, умей расхлёбывать».
И расхлёбывал Иван, гнул спину перед мразью… Однако и его время пришло: расстреляли в двадцать девятом… Я к чему тебе всё это рассказываю, братуха? К тому, что жизнь, она и без того вдарит. Ты сам только не ищи ударов. Лишние ведь они ни к чему…»
Разговор с братом вспоминался Ивану вспышками, то яркими, то слабыми, покрытыми густым туманом. В голове бродил хмель каруселью. Непонятно было, куда он выльется. А уж в том, что выльется непременно, сомневаться не приходилось.
Иван был здоровенный мужичина, широченный в плечах, красивый, сильный, сероглазый, внешне походил на артиста Самойлова, только без усов. Работал грузчиком. На спор заносил в вагон центнеровый мешок сахара.
В кулачных боях не было ему равных. Ивана уважали и побаивались, шутить с ним себе дороже. Никому не спускал, а вернув долг, не помнил зла.
Брат Тихон сдуру ли, по упрямству или по какой другой причине решил играть свадьбу с Катериной, которая лет на шестнадцать-семнадцать была его старше. Вся родня, естественно, восприняла это известие в штыки.
«Приворожила Катерина, — шептала Ивану его жена Тоня. – Тишка сперва к её дочери ходил, а та хвостом виляла, на сторону глядела, глазами всё Ваньку Кудряша искала. Придёт Тихон, а её нет дома. Катерина: «Посиди, обожди, сейчас придёт. Супчику поешь, стаканчик найдётся». А он, дурень, сидит и досиделся…»
К Катерине прибегала Евдокия, мать Тони, совестила. Но не тут-то было. Прихорашивающаяся перед зеркальцем новоиспечённая невеста не терялась:
-Своего счастья отдавать не собираюсь. Ты вон с мужиком живёшь. А я чем хуже?
-Да дитё он, Катька! – кричала Евдокия.
-Да уж дитё! – усмехалась Катерина. – А нашёл так быстро, что у бабы есть, прямо как настоящий мужик.
-Бесстыдница! – ругалась Евдокия.
-Хо-ох-хо-хо, — закатывалась Катерина, а отсмеявшись, серьёзно говорила: «Теперь он весь мой».
Предсвадебная обстановка накалилась до предела. Тихон переехал к невесте. Иван почти с ним не разговаривал, сестра Мария даже не здоровалась. Тихон старался реже появляться на люди.
Катерина, напротив, чаще была на улице, любопытные и насмешливые взгляды односельчан её ничуть не смущали. Её распирало от удовольствия, что всё внимание приковано к ней.
Между тем день свадьбы не только наступил, но и ударил в головы сидящим за столами гостей. Родня Тихона как на подбор косо посматривала на праздничное веселье новых родственников.
Иван пил безбожно, пытался залить позор и клокотавшую внутри ярость. Жена и Мария, находившиеся рядом, демонстративно ничего не ели. Досужие гости ехидно примечали и шушукались между собой. Как часто подлость держится на сплетнях!
Странный пир перевалил за полночь. Некоторые уже лежали: кто головой в тарелку, кто на полу. Но могучего Ивана трудно было свалить. Набегавшие мысли путались, покрывались какой-то густо-красной пеленой. Он хотел что-то вспомнить, но не мог. Его несколько раз толкнула Мария и подмигнула, но без толку.
-Что-то тихая у нас свадьба, а Тихон? – обратилась намеренно громко к новоиспечённому мужу Катерина. – Не поют, не пляшут, самогон трескают один…
Она обвела рукой тех, кто не рассчитал свои силы. Тихон упорно молчал всю свадьбу, чувствуя себя неловко. Но Катерина ничуть не тушевалась, ей явно нужен был скандал. Какая свадьба без драки! Засмеют же.
-Иван, — обратилась она к брату мужа. Тот вопросительно поглядел на неё.
-Спел бы нам, Иван, а Маша сплясала бы…
-Чего?.. Спеть, может, и смогли бы, да вот плясать ноги тяжелы.
-Ну, спой.
-Да что-то раздумал.
-Что так? Видишь, Тиша совсем загрустил, всё молчит.
-А что, Вань, — вмешалась Мария, — раз просят, давай-ка нашу…
-Да ну её, — отмахнулся тот.
-Ну что ты, — уговаривала Мария.
-Давай, давай, — подначивала Катерина, у которой от предвкушения потехи разгорелись глаза.
-Хорошо, коли так, — стукнул кулачищем по столу Иван. Все взоры были в этот момент прикованы к нему.
-Встать бы, — пробурчал он, приподнимаясь и пошатываясь.
-Вань, может, не надо, — робко сказала Тоня, чувствуя, что ничем хорошим это не закончится.
-Надо, надо, — защебетала Катерина, которую поддержал хор голосов.
-Видишь, Тоня, люди просят… Выходи, Маша, на простор, песне простор нужен. Поём вдвоём.
Вокруг всё захлопало и затопало. Мария подошла к гармонисту Тимошке, тщедушному пареньку, вечно пьяному, но на удивление ловко играющему в любом состоянии. Про него поговаривали, что и на тот свет с гармошкой пойдёт.
Так сильно с ней породнилась его неуёмная, бесшабашная душа. Тимошка с полуслова понял мотив и, лихо развернув, как он выражался, «инструмент», брызнул пальцами по пуговкам что-то забористое.
Гости оживились. Здоровенный, слегка пошатывающийся Иван картинно раскланялся в разные стороны, взъерошил волосы на голове, гаркнул: «Эх!» Все притихли. Но он знал публику, выждал ещё проигрыш и потом уже запел:
Ах, зачем гармонь играет,
Ах, зачем любовь поёт,
Если милка не встречает,
На свиданье не идёт.
Кто-то засмеялся, кто-то затопал, кто-то свистнул. После проигрыша настал черёд Марии. Высоким, жалостливым, но полным затаённого лукавства голосом она зачастила:
Повинюся, повинюся,
Раструблю во все концы:
У своей я тётки Нюси
В ночь солила огурцы.
«Ой, хорошо!» — с притворным восхищением крикнула Катерина. Она встала из-за стола, прислонилась к мрачному Тихону и слегка покачивалась из стороны в сторону, стараясь попасть в такт. Заставила-таки плясать их под свою дудку. Пусть глядят люди на её торжество!.. Она настолько увлеклась ликованием, что не сразу поняла смысл следующих слов, которые пропел сильный мужской голос:
Ах, зачем гармонь играет
И любовь нехороша,
Если милая бывает
В доме Ваньки Кудряша.
Она ещё в такт притопывала ножкой, когда до неё постепенно дошло: Иван и Мария издеваются. Нехитрый намёк уловили и остальные: проигрыш лихого Тимошки сопровождал гомерический хохот. Тихон сильно побледнел. Настя, дочь Катерины, закрылась руками и выбежала из дома.
Повинюся, повинюся,
Соли не было у нас.
Мне сказала тётя Нюся:
«Раздобудь её сейчас».
Ах, Машка, ну, тварь!» — Катерину затрясло, как в лихорадке. Радуются, ишь ты. Брат с сестрицей развеселились не на шутку. Задумали, подлецы, заранее. А тут ещё её бес попутал подыграть им.
Тихон и так всё это время хоронился от всех, а теперь и подавно: совсем раскис. Тонька только как-то напряжённо глядит. Неужели не рада? Разыгрывает скромницу?.. Да нет, не похоже. Скорее всего, чего-то опасается. И пусть опасается, пусть!..
Ах, зачем гармонь играет
И кричит моя душа,
Если милка добывает
Соль в объятьях Кудряша.
Разошёлся, разошёлся больно, Ванька! У-у-у, медведь! Экая оглобля! Пьёт редко, зато метко. Хвастает силой. Ничего, на его силу найдётся другая сила. Поди-ка ослабел сейчас, Ванечка? Ну, мы тебя… Вон и братцы мои зашевелились… Но не сейчас…
А эти пьяницы ржут как сивые меринья! А Тимошка чуть не падает от самогонки и от смеха. И главное гармошку не выронит, чёрт костлявый! Плечи трясутся и голова… Тьфу!.. Гости дорогие, дороже не придумаешь…
Повинюся, повинюся,
Не хватает больше слов.
Не пошла я к тётке Нюсе,
Отдала свою любовь.
Противный Тимошка, пытается ещё подпевать, шепелявое отродье! А Машка-то раскраснелась, прямо-таки лопнет сейчас от смеха. Ванька бодрится, бодрится, а ноги-то заплетаются.
И немудрено: выпил немерено. Теперь он что бревно: пили не хочу. Ну, ничего, голубчик, погоди, доберёмся до тебя. И сила твоя не пригодится, потому как пропил ты её… А они что же, ещё и вдвоём будут петь?..
Действительно, Иван с Марией затянули на этот раз вместе: он первым голосом, она вторым. Труба и серебряный колокольчик, смягчающий заматерелую мужественность.
Гости, пойте, веселитесь,
Жениху не сметь мешать.
На невесту подивитесь:
Очень даже хороша!
Го-го-го-го! Га-га-га-га! Все дружно посмотрели на Катерину, злую, пунцовую, с перекошенным ртом. Казалось, её всю облили ярко-красной краской, один лишь небольшой носик-пуговка белел по-сиротски. Торжество не удалось.
Даже месть её уже не занимала. Перед глазами поплыли серые круги. Она не видела, как Иван с Марией сели за столы, не слышала, как два брата, Васька и Колька, вышли во двор, а третий, Гришка, начал задирать разомлевшего Ивана.
Катерина и Тихон напились до неприличия. Хотелось забыться, хотелось пустоты, голого пространства без звуков, красок и запахов. Забыться… Но во дворе не забылось. Там трое братьев утюжили вовсю почти не сопротивлявшегося Ивана.
И быть бы беде, если бы не раздобывшие где-то вилы Тоня и Мария. Увидев, что разъярённые бабы не шутят, Гришка, Васька и Колька решили показать спины. Вслед им неслась забористая гармонь Тимошки, который вместе со всеми с пьяным любопытством следил, чья возьмёт:
Братцы, братцы,
Акробатцы
Стали меня лапать.
Я им вилы показала –
Они стали драпать.
Дурашливый смех Тимошки заразил гостей: они долго смеялись каждый на свой лад, пока Тоня и Мария поднимали бессвязно бормочущего Ивана и вытирали с его лица крoвь.
Автор: Апевалов В.
